Фантастическое повествование.

ПСЫ БОЛЬШОГО ГОРОДА

Собакам и людям, не утратившим
веру в милосердие, посвящаю.

САНАТОРНЫЕ

- Побери их, собачий бес! – выругался молодой пёс, несясь по длинной улице, мимо этих, по его мнению, поганых гаражей к спасительному забору санатория.

- Во, отъели хари на своей лёгкой работёнке! – костерил он огромных лохматых, непонятно какой масти, псов, которые, бешено заливаясь и басовитым, и визгливым лаем, гнались за ним.

Главное было перебежать определённую границу. За ней уже начинались владения его стаи, «прописанной» на территории Санатория, принадлежавшего ещё в те далёкие времена «партии власти», как любит говаривать вечно слегка пьяненький сторож Пал Палыч, бывший кагэбэшник.

Ох, и сытно жилось тогда предкам молодого пса. Об этом в стае ходили легенды. Да что в стае - во всей округе, примыкающей к санаторию!

- Ну, всё! Ух! Оторвался. Теперь можно и поиздеваться, - задрав ногу, он с удовольствием пустил струю в сторону этих «гаражных», так называли его преследователей в округе, затем «закопал» их по-собачьему обычаю и пару раз смачно выругался, постепенно доводя свой молодой баритон до почти басовитых нот, чтобы не подумали, что он сильно напугался.

Но что-то смущало его. Пёс вдруг осознал, что когда безумными скачками он приблизился к границе владений своей стаи, никто не выбежал ему навстречу, захлёбываясь угрожающим лаем, предупреждавшим врагов о субординации и поддержке своего соплеменника. «Гаражные» просто остановились у невидимой, но отчётливо пахнущей границы, инстинкт сработал.

Всё это встревожило пса, и он кинулся под забор, прополз под прутьями к вырытым под толстыми трубами отопления норам, где обитали его сородичи.

Странная тишина, чужие запахи, следы борьбы на перемешанной с сухими листьями земле. И страх, и беда, пологом висевшие над всем этим, стали входить в сердце совершенно потерявшегося пса, который взвыл от недоумения и тревоги.

- Вот тебе и раз! - не было-то его всего дня три. По молодому своему делу бегал через железную дорогу к ласковой и тёплой «кобелихе», у которой как раз приспели «весёлые деньки».

Он там весело провёл время в кругу таких же, как он молодых кобелей, под присмотром её старого дядьки, охранявшего всю эту одуревшую от запаха любви свору и периодически вышвыривающего из круга «общения» особенно зарвавшихся и наглых.

Эта пушистая, добрейшая и весёлая особа редко кому отказывала в любви, а потому и приносила исправно 2 раза в год щенков-бутузиков. По всему району вызревало её потомство. И наконец-то в этот раз его «допустили» к телу, а после всех утех и радостей он в лучшем расположении духа приносится домой, полный чувств, в надежде собрать своих братьев и молодых сородичей и поведать им о своём успехе, а тут ….

И он опять взвыл уже от обиды, что этого не случилось. На его заунывно-тоскливый вой из дальней норы, кряхтя и разминаясь, вылез и стал отряхиваться большой лохматый пёс – старый, с просевшей хребтиной, с седой мордой, со свалявшейся шерстью и одним ухом. Вид у него был жалкий и одновременно угрожающий.

- Заткнись! – скомандовал он. – Опять беду накличешь.

- Дед, ох Дед! – кинулся к нему молодой. - Где все, что случилось?

- Это ты что ли, Волк? А то я уже и видеть стал плохо с расстройства. Где же тебя, поганца, носило? Хотя может …. – Дед задумчиво почесал за оставшимся ухом. - Может и к лучшему, а то, того, тебя бы тоже того ….

И тут Дед взвыл не хуже Волка.

- Всех побрали, всех повязали: и моих деток, и твоих братьёв, и матушку твою, мою дочь со щенками. Треклятые-е-е, у-у-у!

- Кто взял, кто повязал? – Волк даже подпрыгивал от нетерпения. - Кому морду нашкерить?

- Остынь, рьяный! – Дед кое-как успокоился и стал рассказывать.

Как приехали в большой крытой тарахтелке три здоровых бугая с мало-человеческими лицами, как сначала набросали куски мяса перед норами ….

- Хоро-о-о-шее мясо было, свежее с запахом, - протяжно сипел Дед, вспоминая, в основном, запах. Он давно уже ел только кашу. Ее выносил с кухни санатория сторож Пал Палыч, который помнил не только о своих заслугах перед «Членами Правительства» (как он гордо называл невидимых своих богов, обитающих либо на небе, либо где-то около него), но и о заслугах Деда (Одноухого), с которым много лет вместе нёс свою службу по охране.

- Дед, Дед, не отвлекайся! Зачем мясо-то? В подарок что ли? Так Новый год уже отмечали, - вспоминал Волк. Много тогда еды досталось стае от всяких человеческих гулянок.

- Какой подарок! – опять взвыл Дед. – Подарок, как же! Наши то кинулись, вот вроде тебя обрадовались. Пода-а-арок! А их тут сетью и накрыли, а потом давай палками глушить, да и в «собачник» этот, поганый, складывать. Так без боя и обошлось, всех как кульки покидали, даже мальцов из нор вытащили. - Дед аж тоненько всхрапнул, и из его уже подслеповатых глаз выкатились слёзы.

Волк окончательно потерялся. Дед плакал! Дед, который столько обо всём знал и столько вынес. Дед, который улаживал все споры в стае, охлаждал горячие головы у многих нетерпеливых, рвавшихся расширить владения «санаторных», так называли их стаю в округе, Дед, который учил «малявок» уму-разуму и почитанию старших.

- Так это были «собачники», - Волк окончательно впал в тихую истерику. – Что делать?

Мир рушился, вернее уже был разрушен. Нет матушки, и от этого одиноко, хотя он был уже «второгодком» - сильным и весёлым псом, с умной мордой, статью и окрасом, напоминающим волка, за что и был так назван Дедом.

Дед - он всё знает. Он видел волков. В молодости Дед ходил за грохочущую ленту большой дороги, забитой машинами, в леса, где тогда ещё обитали Лоси, Кабаны, Лисы и Волки. Ходил тоже по любви к одной волчихе несколько лет подряд, пока не убили его подругу охочие до всякого зверья людишки с ружьями.

Дед рассказывал всё это, каждый раз заново переживая: и то раннее утро; и оглушительный треск выстрелов; и крики людей; и пряно пахнущий кровавый след на пронзительно-белом снегу; и лай собак, гнавших его раненую подругу; и страшную битву его с ними, в которой он потерял ухо; и то, как он потом окровавленной мордой тыкался в неподвижное тело своей беременной подруги; и как выл потом по-волчьи, когда его оттащили от неё и бросили, думая, что он подыхает. Но он выжил и вернулся к своим «санаторным», и стал жить дальше уже вожаком этой стаи. Его боялись, ему верили.

А вот теперь, теперь …. Волк опять взвыл, так ему стало жаль Деда.

- Остынь! – рявкнул тот. – Этим делу не поможешь.

- Но зачем, кто настучал-то «собачникам»?

- Кто, кто! Люди! – брезгливо бросил Дед. – Им места мало, всё уже загадили, весь простор застроили, вокруг деревьев совсем не осталось. Теперь собираются здесь, на территории Санатория, коробку свою жилую высоченную строить. Директор распорядился. Палыч приходил пьяный, каялся, что это ему велели «собачников» вызвать. Но он - что? Он человек подневольный, - закряхтел Дед, вступаясь за своего кормильца. – Хотя виновным себя считает, потому и пьёт второй день, не просыхая. Ты, того, смотри, не высовывайся, а то и тебя изловят. Да не скули ты по-щенячьи, вон кобелина какой вымахал!

- Да не скулю я, это кто-то другой, - Волк бросился к дальней норе и выволок оттуда за загривок своего взъерошенного меньшого брата, пяти месяцев от роду, самого тихого и трусливого из последнего приплода его матери.

- Тихоня, ты как спасся? – Волк от радости аж приплясывал над опрокинувшимся на спину испуганным малышом.

- Я спал, ничего не слышал, проснулся – никого нет. Где ма-а-а-ма? – скулил бедолага.

- Где мама, где! – ворчливо бубнил Дед. – Проспал! Ушла твоя мама со всеми по своим делам. Вернётся нескоро. Мне велела за тобой присмотреть, – подмигнул он Волку. – Молчи, всё равно ничего не поймёт, скулить будет, а так ждать будет. Нас с ним Палыч прокормит, а тебе Волк уходить нужно на вольные хлеба.

- Дед, а куда «собачники» увозят отловленных? - Волк рвался в бой, в работу, в смелые поступки, в желание наказать подлых людишек и освободить сородичей.

- Кто ж знает – разные места есть, - Дед внимательно пригляделся к Волку. – Ты это оставь! Ты, того, не нарывайся: и им не поможешь, и сам сгинешь.

- Ладно, Дед! А как заставить этого Директора, нашу территорию не трогать, деревья не рубить, коробку эту многоглазую не ставить. Вон их вокруг сколько, мало ему что ли! - Волку так хотелось справедливости.

- Эко, хватил! Как же ты его заставишь. Вон Палыч по-пьяни бормочет, что «у центри Москвы стоит Кремь, навроде Санатория нашего, только за красной стеной с башнями. Так вот, для энтих «Членов правительства», что там якобы проживают, справедливость-то и имеется, а снаружи - одна подлость и безобразия», - процитировал Дед своего друга. – Вот что говорит Палыч, а он тоже давно живёт и всё знает.

Волк надолго задумался. Он решил заночевать в разорённом «гнезде» напоследок, а по утру видно будет.

Забравшись вместе с братом в отдельную нору, он заснул, но спал чутко, вздрагивая и периодически открывая глаза и принюхиваясь. Беда ещё бродила вокруг, заглядывая во все щели и пугая Тихоню и Волка своим шёпотом.

Дед спал на крыльце сторожки. Было слышно, как он кряхтит, ворочаясь, как выходил на крыльцо Палыч и матерился на подвыпившую компанию, которая непременно хотела погулять по территории Санатория и рвалась внутрь, за ворота.

В старые добрые времена Волк залился бы грозным деловым лаем и забегал бы вдоль ограды, показывая всем, что здесь «не лыком шиты» и охранять умеют. И за это потрепав его по мощному загривку, Палыч со словами «хорошая смена растёт» побрёл бы в свою сторожку смотреть телевизор под кружечку пивка с воблочкой. А волк бы ещё долго бегал вместе с братьями вдоль ограды, принюхиваясь и порыкивая. А теперь всё! Молчать нужно. И Волк, вздохнув, провалился в тёмную одурь сна.

Утренний холод выгнал обоих братьев из норы, и они, слегка побегав друг за дружкой, согрелись. Тихоня потрусил к Деду, чтобы подкормиться.

В брюхе у Волка урчало и пело на разные лады, напоминая об еде. Из кухни больше ничего не принесут. Не велено! Пришлось наведаться на местную помойку. Удалось прихватить пару косточек с остатками мяса на них и пирожков, надкусанных и разломанных, видать кому-то не по нраву пришлись.

Дед говорит, что теперь в Санатории «отдыхающих» кормить плохо стали, не то, что раньше. «Деликатесов» больше не подают. Но Волку-то что от этого, он на объедках вырос, и ничего.

Подзакусив, он опять решился побеспокоить Деда, тот дремал на солнышке у входа в нору, а Тихоня вежливо играл с его хвостом, всё ещё пушистым и длинным.

- Дед, а как всё-таки добраться до этого …, ну где живут эти «члены правительства»?

- Эва, чего удумал. Дык, разве ж я знаю. Это тебе к «станционным» нужно. Они около Дороги живут. А Главный у них – Смотритель. Он должен знать, – Дед цыкнул на Тихоню, чтобы тот угомонился.

«Станционные» – это были псы разных мастей и размеров, живущие около железнодорожной платформы, на которой останавливались грохочущие и воняющие человеческим потом, мочой, табаком, пивом и каким-то машинным маслом вагоны, набитые людьми.

- Дед, так я пойду всё-таки: либо своих найду, либо до Главных доберусь.

- Иди, иди, - кряхтел Дед. – Бывало, хаживали! Иди, жизнь узнаешь, а то всё сигаешь, да прыгаешь. Только как-нибудь возвернись. Я-то старый, мало ли чё, ноги вон болят, а сироту тогда куды? Палыч - тоже не опора, того гляди с работы вытурят, так что о брате тебе позаботиться нужно. А так что ж! Иди, везения тебе, - и Дед грустно вздохнул.

Волк подошёл к Тихоне.

- Слышь, братан, пригляди тут за Дедом, совсем старый стал, а я вернусь вскоре.

- Маму найдёшь? – с надеждой встрепенулся Тихоня. – Пусть тоже возвращается.

- Эх, малой ты ещё! - расстроился Волк. Но что делать, нужно идти. И он пролез под оградой и побежал по улице, уходящей прямо к станции.

СТАНЦИОННЫЕ

В районе железнодорожной станции было много торговых палаток, много людей и много собак. Волку стало неуютно. Он весь подобрался. Драться совсем не хотелось, тем более ему нужно узнать про Дорогу. Пришлось опустить голову ниже лопаток, поджать хвост и, всем видом выражая почтение, приблизиться ко вмиг окружившим его и оглушительно залаявшим псам.

Они были, как и повсюду, разные. Маленькие и большие, лохматые и гладкие, совсем «дворняги» и с признаками благородных кровей, выраженными то рыжей необычной шерстью, то овчарочьей статью, то большой «ротвейлерской» башкой, приделанной к коренастому телу. В общем, «сплошная интернационализьма», как сказал бы Палыч.

- Чего нада? – осведомился выскочивший вперёд такой же «второгодок», как и Волк, он даже дрался с ним когда-то – дело молодое. – Опять драться будем, - обрадовался пёс. – Становись!

И псы образовали бойцовый круг. Но Волк, отряхнувшись, произнёс фразу-пароль, которую знали все собаки в округе.

- «Собачий Бог и Удача пусть будут с вами!» Я - по делу.

Некоторые псы, вмиг потерявшие интерес к пришельцу, раз не будет поединка, потрусили по своим делам. Только бывший противник Волка всё щетинил загривок и порыкивал, но приличия и правила поведения взяли верх, а посему он уселся около ближайшей торговой палатки и коротко рявкнул:

- Говори!

Волк приосанился, убрал выражение излишней вежливости из всего своего облика и заявил:

- Тебе не скажу, ты мне не поможешь, веди к Смотрителю!

- Ого! Это ты, брат, зарвался. Смотритель с пацанами не толкует, к нему старшие не пустят.

- Пустят, им я скажу, в чём дело. Давай веди, времени нету, тут с тобой базарить.

Волк был преисполнен важности, так как до кончиков своих серых ушей был уверен, что совершает благой поступок, да и выхода у него не было, раз уж взвалил это на себя, и он пошёл за своим недругом прямо к платформе.

Было начало дня и многие люди, спешившие кто на электричку, кто с неё, чтобы ехать по своим людским делам, несли из дома еду для знакомых псов. А те уже давно сновали вблизи платформы, ожидая «подарков» от своих благодетелей.

Это были, в основном, молодые и рьяные, которые дрались между собой за каждый брошенный им кусок. В этой борьбе за пропитание выковывался характер, и определялись лидеры. Шло воспитание. Каждая стая жила по своим законам.

А некоторые псы, постарше и наиболее почтенные, лежали около различных палаток, что понастроили вдоль железнодорожной платформы, на распластанных коробках из-под товара и с удовольствием угощались пропитанием, принесённым им торговцами, в основном женщинами, которые ласково их величали то Буянами, то Дружками, то Белками. У каждой из женщин был свой любимец или любимица, не всегда ведь отношения людей и собак выражались противостоянием.

Волк знал, что были и такие собаки, которые жили в высоких коробках со множеством окон вместе с людьми, охраняли их и жильё и за это, ух как сытно, кормились. Вот только цена за такую работёнку была дорогой и никак не устраивала Волка.

Уж он-то точно не согласился бы ходить с сеткой на морде, да ещё в хомуте с верёвкой, ни за какие кости с мясом и пирожки, ни за какую тёплую нору. Волк вырос на свободе, и она была ему слишком дорога. А эти «домашние», как презрительно все свободные псы называют других, приближённых к людям, эти от рождения видимо были другими.

Хотя бывали случаи, когда кого-нибудь из «свободных» ещё щенком по жалости люди брали к себе и воспитывали в «домашнего», или наоборот «домашние» по молодости и глупости терялись, или по-кобелячьему делу убегали от хозяев и прибивались к какой-нибудь стае, если та принимала их.

Были, были такие случаи, но это опять лишний раз подтверждает, что и люди разные бывают, и псы не все произошли от одной Матери-собаки.

Волк отбросил крамольные мысли, Дед бы сейчас куснул его за загривок, за то, что не чтит Устой. Но Волк был молод, любопытен и склонен к философии.

Однако его недруг пхнул пришельца носом в бок.

- Чего застыл? Иди вон к «старшим», да разговаривай, а я посмотрю на это, - ухмыльнулся «второгодок».

Волк почтительно приблизился к двум крупным кобелям, отдыхавшим после кормёжки.

- Собачий Бог и Удача пусть будут с Вами!

Псы важно посмотрели на него и рыкнули.

- Говор-р-ри!

- Я - из «санаторных», у нас – беда!

- Слышали. Спасения твоим сородичам!

- Спасения! – как эхо произнёс за ними Волк. - Да вот я и хочу попробовать их разыскать.

- Глупости! – изрёк один, похожий на овчарку, но только с висячими ушами и хвостом, скатанным в бублик.

- Не-а, погоди! – вмешался другой, постарше. – Он – молодой, заядлый, можа и найдёт. Ну а от нас ты чего хочешь?

- Мне бы на Дорогу выйти, - обрадовался снисходительному интересу к нему Волк.

- На Доро-о-гу …., - протянул лояльный пёс. – Это тебе - к Смотрителю, если захочет – покажет. Пойдём, раз уж потревожил.

И они гуськом потрусили к железнодорожной платформе, вернее к нижней её части, где досками было забрано от улицы тесное пространство, для всяких хоз.нужд при станции, и где, в основном, ночью, отлёживались старые да малые из «станционных» псов, а в плохую погоду и вся стая сбивалась в один большой клубок, грея друг друга и грезя о тепле и еде.

- Стой здесь, дальше не ходи. Смотритель не любит чужых, характерный он и бес- покойства не выносит.

Волк согласно закивал. Он по своему Деду знал, что такое старики, да ещё и почётные, в стае.

Сочувствующий Волку пёс исчез в сараюшке. Оттуда вскоре донеслось ворчанье большого потревоженного зверя. Волк даже слегка струхнул – кто его знает, это же не его Дед.

Однако на свет из логова вышел громадный кобель чёрной масти, ещё даже и не очень старый, но уж очень бывалый, если судить по шрамам. Он долго изучал Волка, видимо примерялся, стоит ли вообще его выслушивать.

Волк, было, приготовился произнести Приветствие, обычное, собачье, но Смотритель мотнул нетерпеливо башкой, размером с ведро.

- Оставь церемонии! Не люблю этого. Дело твоё знаю, вот только сомневаюсь, что у тебя получится, уж больно ты - молод, да неопытен. Да-а, вот только выхода у тебя нет, порушено-то всё ведь?

Волк опустил голову, чувствуя, что Смотритель расположен к нему.

- Ну что ж, вникай! Отсюда пойдёшь вон туда, на остановку. Побежишь за автобусом, тот едет к подземному ходу – «Метро» называется. Ход идёт до центра города людей.

- Ну а дальше? – Волк занервничал. – Как я под землю-то попаду, там люди что ли ходят?

- Хо-о-дят, - издевательски протянул Смотритель. – Ездят! Вон как по рельсам на поездах. Эх, как я ещё недавно в вагоне до города добирался. Там, на вокзале, сытно поесть можно было, да и новостей много узнавалось у «вокзальных». Теперь вон и с платформы не сойдёшь, кругом сетки, заборы, как в клетке. А на самом вокзале что делается! Люди совсем ополоумели, сделались хуже самой никчёмной животины, спят прямо на грязной земле, едят на ней же, да ещё с собаками из-за тухлых пирожков бьются. Мало того, и помирают там же от водки, мороза, да от побоев. А этих «мильтонов» и не сыщешь, трупы иной раз по целому дню валяются. Кощунство! А куда смотрят эти, которые наверху, которые …, шелудяк их побери, забыл, как называются!

- «Члены правительства», - робко напомнил Волк.

- Во, во! «Члены, члены»! Уважаемых так бы не называли. Тьфу! – И он скрылся в сараюшке.

Волк растерялся: вроде и дорогу показал, а вроде заставил усомниться в успехе его похода. Однако он не привык отступать. Да и молодое любопытство взяло верх над его сомнениями и осторожностью, и он помчался на остановку, указанную Смотрителем, а там как раз от неё отъезжал автобус, за которым он и припустил.

А в это самое время потревоженная душа Смотрителя всё никак не могла успокоиться.

Он лежал на старом ватнике в щелястой сараюшке, возле станции, дёргал ушами при тоскливых свистках электричек, подъезжающих и отъезжающих. И неведомый дух Дороги словно толкал его в бок, призывая бросить всё - всю эту разномастную подчиняющуюся только ему стаю с их проблемами харчевания, выживания в суровые, длинные зимы и с их вечными ссорами из-за молоденьких сучек, особенно по любовной весенней поре. Бросить и заскочить в вагон электрички, закрывающей двери. А там, эх, ма! Смотритель прижмурил глаза от приятности воспоминаний.

Вот они с другом Владленом едут в сторону от большого города, «на кислород», как говаривал тот. Владлен не был его хозяином. Будучи ещё совсем молодым псом, изгнанным из стаи за строптивый, задиристый характер, Смотритель просто прибился к весёлому, вечно пьяному мужичку-философу – бывшему заключённому и путешествовал с ним с большим удовольствием, так как оба одинаково любили свободу и Дорогу.

Владлен после многолетней отсидки в лагере под городом Комсомольском вернулся в Москву, вернулся в надежде сложить наконец вместе куски воспоминаний о своей студенческой молодости и плодовитой зрелости в качестве «подпольщика-цеховика».

Были, гремели в те 70-ые годы разоблачительные судебные процессы по всему СССР. Как же, не отпускало страну великое ленинско-сталинское прошлое! Если уж «приспешник империализма», каковым оказался для Власти Владлен, то всеобщеосуждаемый: и дояркой Маней, и рабочим Ваней, и домохозяйкой Митрофановой.

А всего-то, будучи выпускником «Плешки», как тогда прозывали Плехановский экономический институт, он с молодым своим чутьём и смелостью, да с хорошей подготовленностью вмиг разобрался с потоками сырья и готовой продукции и направил в нужную сторону все отходы и утечки на Типографии, где работал.

Организовал свою линию сбыта, с которой кормились по-мелкому не только он и некоторые классные рабочие, но и руководители. Они-то и зарвались: захотелось красивой жизни, ресторанов, дорогих машин. А когда соответствующие органы по чьему-то завистливому анонимному доносу занялись проверкой, то начальство конечно от всего открестилось, да и Владлен думал тогда, что лучше утверждать, что он один всё раскрутил, меньше срок дадут, чем за «групповуху».

Очень он надеялся, что за это самопожертвование спасённое начальство поддержит его маму, пока он будет валить леса своей Родины на востоке.

Но жизнь распорядилась по-другому.

Обэхэсэшники, которые уже вертели себе дырки для орденов на кителях за раскрученное, якобы, групповое дело чрезвычайной вредности для государства, обозлённые не только его стойкостью, но и невозможностью произвести конфискацию имущества, коего Владлен и не успел нажить, так как были рядом с ним акулы покрупнее, эти самые обэхэсэшники уж расстарались для суда дело так представить, что впаяли Владлену пятнадцать лет.

Вот так он и загремел. И пошла, покатилась жизнь, не успев начаться, под горку: пересылки, лагеря, тайга. Вскоре перестал получать от матери посылочки. Болела, чахла без единственного сына в нищете и одиночестве. Так и умерла от рака в какой-то больнице, без всякой помощи от этих партийных сытых бывших Владленовых «котов-начальников», что клялись ему, что всё для неё сделают, если он их не заложит. Квартирка однокомнатная государству досталась, а может как раз одному из этих же «котов».

А посему когда Владлен наконец на свободу вышел, то и не стал в Москву возвращаться. Кочевал по Северо-Востоку, перебивался разной работёнкой: то дома строил, то к геологам нанимался, да и пропивал всё заработанное, пристрастился он к этому в лагерях.

Долгонько он до Москвы добирался, до своего родного города, но всё ж добрался и пристроился на станцию железной дороги, что в черте города была, вроде как смотрителем, платформу убирать, да за территорией вокруг неё приглядывать. И хоть квартировался у одной одинокой бабуси недалеко от работы, а всё ж большую часть времени проводил в этой самой «караулке», где сейчас лежал Смотритель на почти сгнившем от сырости и времени ватничке Владлена.

- Эх! Хорошая тогда жизнь была, - вспоминалось собаке.

Друзья к ним захаживали, и под воблу с пивком вели чинные разговоры о международном положении, о «перестройке», об устройстве государства, о членах правительства, о футболе и хоккее и, конечно, об уважении друг к другу. А уж ежели кто тяжелел и преставал формулировать, в основном от водочки, добавляемой в пивко, то вполне мог расчитывать на лежачее место во Владленовой хибаре.

Вот только драк не было никогда, и это была заслуга Смотрителя, так как он не выносил ни резких движений, ни ора в доверенном ему пространстве. Владлен говорил обычно, если чуял, что тучи сгущаются, и выпитое зелье мутно бродит в тоскливых душах собутыльников, грозя вырваться наружу матерными словами, перемежаемыми пьяным воем:

- Ша! Философы! Друг не любит «базара», а он - собака серьёзная и порядок знает.

После этих слов Смотритель чувствовал ещё большую преданность своему напарнику, и имя своё – «Друг», данное ему Владленом, а потом с его смертью окончательно забытое, носил с честью. Смотрителем его прозвали уже потом, когда начали около него постепенно сколачиваться в стаю всякие одинокие псы, да своё потомство появилось.

А Владлен доживал потихоньку свою скомканную жизнь, душил его лагерный туберкулёз и никакие поездки «на кислород» с верным Другом уже не могли наполнить полностью его истерзанные лёгкие.

Так и помер он как-то тихим весенним вечером на самом закате уже начинающего набирать летнее тепло солнышка. Пёс выл всю ночь, а потом ещё долго не давал забрать тело из караулки, приехавшим санитарам, пока знакомый ему приятель Владлена – милиционер Валерка не выволок его наружу, успокаивая и гладя по башке, как всегда делал Владлен, что совершенно изумило Друга и повергло его в ступор.

Пёс поселился в «караулке» и стал ждать. Мало ли что! Вдруг всё-таки Владлен убежит из того места, куда его отвезли на машине, да и вернётся домой, а он, Друг, - тут как тут, и заживут они по-прежнему.

Но шли дни и месяцы, и не появлялся его приятель, но никто и не прогонял пса из помещения. Тётка, которая появилась, чтобы вместо Владлена убирать платформу, держала в караулке свой инвентарь и подкармливала пса из жалости.

Она же как-то и подселила к нему найденную замерзающую в снегу молодую сучку, со своей ещё только начавшейся, но уже трудной судьбой.

Когда её хозяева, купившие на Птичьем рынке щеночка для «лапочки-дочки», наконец-то прозрели и поняли, что их бессовестно надули, всучив вместо породистой собаки метиску колли, то невзирая на рёв привыкшего к хвостатой подружке дитяти, они просто вышвырнули ласковую и домашнюю псинку на улицу, прямо в двадцатиградусные декабрьские морозы, где и нашла её тётка – добрая душа.

Вот так и появилась у Друга семья. Потом она разрослась, и стал он Смотрителем Дороги, так как по старой привычке любил, как когда-то с Владленом, мотаться по электричкам, посещал разные станции и места кормёжек на них, хорошо знал вокзальную жизнь в Москве и «вокзальных» псов, всю эту зажравшуюся, нахальную стаю. И хотя он ещё не чувствовал себя старым, но приход Волка разбередил ему душу.

Он понял, что молодого рьяного пса позвала Дорога, а не только желание найти своих. Смотритель отчаянно ему завидовал и в глубине души был уверен, что когда настанет его черёд отправляться к Псам-предкам, то уйдёт он потихоньку из стаи, прошмыгнёт, как бывало ранее, в вагон электрички и будет ехать на ней до самого конца.

РЫНОЧНЫЕ

А тем временем Волк осваивал Дорогу: он бежал за подскакивающим на выбоинах в асфальте автобусом, а когда уставал, то, как учил Смотритель, отдыхал на остановке до прихода следующего.

Стоял, разглядывал людей, поражался их непохожести друг на друга, иногда доброте, иногда откровенной неприязни к большой бездомной собаке. Приезжал другой автобус, и Волк опять пускался в путь.

Была уже вторая половина дня, когда Волк, вывалив язык от усталости, добрался вместе с очередным автобусом до конечной остановки, где стояло мноножество торговых палаток и прилавков, и было полно народа.

- Почти как у нас около платформы, только всего больше: и людей, и суматохи. И где здесь чего? – озадачился понемногу приходящий в себя пёс.

Вдруг он почувствовал, что за ним наблюдают и обнаружил, что около дальней палатки, между ней и забором, сидит молодая, симпатичная, но очень худенькая, чёрная кобелиха и с симпатией смотрит на него.

Сделав круг вежливости постепенно приближаясь, он традиционно обнюхался с незнакомкой.

- Хороший день? – деликатно осведомился он, согласно Собачьему этикету.

- Бывали лучшие дни! – кокетливо протянула та. – Ты – не из наших, не из «рыночных» будешь?

- Нет! Я – из «санаторных».

- «Санато-о-рные» - опять кокетливо пропела Незнакомка. – Это где же? Я таких не знаю.

- О, это далеко отсюда, там, в начале Дороги, откуда идёт автобус. Большой переход!

- Ты – «путешественник»? – изумилась она.

- «Путешественник» - как это? – теперь удивился Волк.

- Ах, ты – совсем неучёный! – фыркнула кобелиха. «Путешественник» - это пёс, который нигде не живёт, а просто бродит по всем местам, всё знает и живёт сам по себе.

- Не-а, у меня - другое. Я тебе расскажу, может поможешь чем. Скажи только, как тебя звать. Я – Волк.

- А я – Мэги, так меня назвала молодая хозяйка.

- Хозяйка! – изумился Волк. – Ты – «домашняя»?

- Была ещё недавно, - сразу поскучнела Мэги. - Только всё это в прошлом. Теперь я – «рыночная». И всё!

- Ну, «рыночная», так «рыночная», - согласился Волк. - Не хочешь – не рассказывай.

- Да нет, ничего особенного, просто у меня хозяйка потерялась. Пришла я с ней на рынок, а она рот открыла на какие то «сногсшибательные», по её выражению, «колготки», а я и не заметила. Хватилась, а её уже и нет. Я по всему рынку бегала, след брала, звала её, но она как сквозь землю провалилась. С тех пор я здесь. Вот в стаю приняли. У них здесь законы – ужас! Главный - здоровый такой амбал, вроде Волкодав, а вроде и нет, но уж очень здоровый. Так, представляешь, у него – «гарем»!

- Что это? – изумился Волк.

- Ну, вроде у него жён штук десять и всё время новые появляются, а старые куда-то деваются. А ещё у него сыновья – пять таких же обормотов, как он. Вот они всех в страхе здесь и держат.

- И как это?

- А бьют! Бои устраивают вон там за забором и бьют. Или если за день еды для них не раздобудешь, то снова бьют.

- Ну, дела-а-а, - протянул Волк. - «Беспредел», как говорит Палыч.

- Кто такой Палыч? – заинтересовалась Мэги.

- Сейчас расскажу. – И Волк поведал ей о своей беде и о желании эту напасть изменить.

Мэги слушала то с жалостью, то восторженно ахая, и, наконец, произнесла:

- Ты – смелый! Но тут тебе туго придётся. У них - власть и сила.

- А я и не собираюсь здесь задерживаться. Мне дальше нужно. Смотритель сказал, что тут подземный ход есть, «Метро» называется, я до середины города должен добраться.

Вдруг Волк увидел, как Мэги съёжилась и опустилась на землю.

- Ты что? – изумился он. - Кого испугалась? Я не дам тебя в обиду.

- И кто это у нас тут растявкался? Вы только гляньте, какой рыцарь нашёлся. Что в своей стае сучек не хватает, так к нам пожаловал.

У Волка моментально вздыбилась шерсть на загривке, всей своей шкурой он почувствовал угрозу от исходящего беспричинной злобой голоса, готового залиться набатным лаем, призывающим своих.

Резко развернувшись, он увидел небольшого, но хорошо упитанного короткошёрстного кобеля, уверенно, по-хозяйски стоящего перед ним.

Волк почему-то почувствовал, что здесь не до этикета и принял бойцовскую стойку.

- Во, даёт! – изумился его противник. – Счас свистну своих, пусть полюбуются на героя-смертничка. И он залаял коротко и отрывисто.

Тут же, невесть откуда, заливаясь на разные голоса, к ним стали сбегаться поразительно похожие друг на друга собаки, хотя возраст у них был разный.

Волк даже пасть открыл от изумления.

- Ты чего Казбек? Кто это? Драться хочет? Если в стаю пришёл, пусть докажет, пусть заплатит, – голоса сплелись в один собачий хор, переходящий в рык.

Волк внутренне дрогнул, но стойку не изменил.

Казбек откровенно потешался над пришельцем.

– Представляете, братья, иду это я себе по делам и вдруг слышу, как этот молодой джигит нашу дэвочку уговаривает.

Стая взвыла, и некоторые, особенно рьяные, стали подскакивать к Волку с явным намерением начать драку.

- Ша, ханурики! – Казбек внезапно стал серьёзным. – Шайтан разберётся, а вдруг это – шпион. Айда к Шайтану.

- Айда к Шайтану, Шайтан разберётся! – на разные лады заголосила стая и вытянувшись в полукруг стала теснить Волка к проходу между ящиками и забором.

Тому ничего не оставалось делать, как пятиться, а затем уходить по этому проходу в неизвестность, огрызаясь на особо рьяных, норовивших куснуть его за задние ноги.

Постепенно проход расширился, и Волк вырвался на утоптанную небольшую площадку перед наваленными друг на друга ящиками из-под товаров.

Вся эта пирамида была сверху накрыта старым линолиумом, который образовывал крышу. В некоторых ящиках отлёживались опять же хорошо откормленные сучки и кобели постарше тех, что гнались за Волком.

В самом нижнем «отсеке» на толстой кошме лежал, положив голову на мощные лапы, и невозмутимо наблюдая за всей этой суматохой, ну очень большой кобель, весь заросший густой кудрявой шерстью чёрно-коричневого окраса, с мощной почти медвежьей башкой. Из-под нависающих чёрных кудрей поблёскивали маслины глаз, и слегка морщился кожаный пупок носа то ли от смеха, то ли от угрозы тем, кто посмел его побеспокоить.

Сердце Волка билось о рёбра, словно пустая консервная банка о стенки мусорного контейнера. Было страшно: один, далеко от стаи и Санатория, да ещё в самом центре стана каких-то непонятных «рыночных», управляемых псом совершенно неизвестной породы, да ещё имеющим «гарем».

Тут Волк и вспомнил Деда и его слова: «Всегда чти Этикет, не вступай в бой без этого, если, конечно, перед тобой не «отморозки» последние какие».

- Собачий Бог и Удача пусть будут с вами! - произнёс Волк, выпрямившись и вытянув морду по направлению к Главному, но, при этом, стараясь не смотреть на него, тоже ведь - Этикет. Не положено – глаза в глаза!

Вокруг залаяли, засмеялись, закашлялись от смеха, заворчали на разные собачьи голоса.

- Какой «Собачий» бог? Нет бога кроме Аллаха. Вот неуч и где только ты рос, чему тебя аксакалы учили? А удача и так с нами всегда. Шайтан! Мочим его, да и дело с концом, а то явился сучек наших сманивать, да шпионить. Шайтан, дай команду!

И вся одинаково холёная большая свора начала постепенно смыкать круг, центром которого был Волк.

А он приготовился к последней своей битве, жалея только о том, что не дошёл, не доехал, не добрался до того Главного Санатория, где обитают Члены Правительства, которые могли бы решить судьбу его дома, его семьи. И ещё очень жалел Волк свои молодые годы, которые не успели открыть перед ним всю радость этой жизни.

- Стоять! – взорвался воздух мощным рыком, и вся стая осела на задницы, а особо подобострастные и передние лапы подогнули, и морды к земле свесили.

- Шайтан, что-ли, слово какое сказал, или знак подал вам, псам шелудивым! – Глава стаи медленно, с достоинством поднимался с кошмы, говоря о себе в третьем лице. – Шайтан ещё не решил, что сделает с этим шпионом, ещё вины его не понял. А что касается самочек, так этого добра у нас много, да и других, голодных, вон на улице полно. Что за проблема? – Пёс презрительно кивнул Волку. – Давай, шпион, колись, Шайтан без суда не убивает.

- Я - не шпион! – обиделся Волк. - Меня этому не учили.

- Этому и учить-то не нада, с этим родиться нада, характер такой иметь нада, - Шайтан прохаживался вокруг пса, оглядывая его, как бы решая, может он быть шпионом или нет. – А зачем тогда к Шайтану на его рынок пришёл? Если служить хочешь, давай подарок Шайтану, если так кормиться с рынка будешь, то долю давай Шайтану.

- Да не приходил я к вам, случайно вышло. Я по Дороге шёл. Мне Смотритель сказал, что здесь вход под землю есть, а там поезда ходят и светло, будто днём, и людей полно, они в Центр города работать ездят, а спать опять назад приезжают.

- Какой такой «смотритель-мотритель»? Не знаю, не знаю. Шайтан - самый умный, Шайтан всё знает, про подземный ход знает. Тебе зачем, ты же – не человек. Глупости! Живи на рынке. Шайтан видит: ты – молодой, смелый, драться научим, еду добывать научим. Шайтана слушать будешь – хорошо жить будешь. И не спорь! Всё! Шайтан устал, столько говорил. Что, псы шелудивые, расселись, концерт вам что ли? Айда на работу! И помните – Аллах всё видит! – высказавшись, Шайтан опять возлёг на свою кошму.

Волк опешил. Вот так без его желания и согласия всё было решено, и будущее его определено. Вот только такое, оно не устраивало пса. Но он решил пока не спорить, а согласиться. Близилась ночь со всеми её проблемами, а тут была ночёвка, и можно было сыскать еду.

К нему подскочил Казбек.

- Ты мне всё равно не нравишься. Я за тобой следить буду, если что прознаю – убью. И Мэги не завлекай. Она - не про тебя, откормим её – к Шайтану пойдёт, он уже интересовался. А сейчас иди работай, еду ищи, Шпион. – И он угрожающе показал клыки.

Волк решил не показывать свой страх и тоже задрал верхнюю губу и зарычал протяжно и с чувством, вложив в эти рокочущие звуки всю ненависть к таким проходимцам, как Казбек. И видимо их противостояние длилось бы ещё долго, если бы Казбека не позвали громким лаем его дружки, учуявшие что-то.

Волк вздохнул с облегчением, драться ему не хотелось. Он устал, хотел есть, и ещё мечтал свернуться где-нибудь калачиком в безопасном месте, чтобы выспаться перед следующим днём, который принесёт ему новые приключения, знакомства и конечно всё ту же Дорогу.

Развернувшись, он побрёл прочь от странного общежития «рыночных» на территорию самого рынка в надежде чем-нибудь поживиться.

Шайтан встал со своего ложа и всё же внимательно проследил за ним. Он прекрасно понял, что этот затесавшийся на подвластную ему территорию пёс – не шпион, а просто молодой и жадный до жизни и всех её прелестей.

- Да-а, был и Шайтан таким – беспечным и свободным в молодости, - думалось ему. – Хорошее время! Хозяин тогда ещё не ушёл к предкам. Эх, Али, Али, и зачем ты оставил Шайтана!

Пёс шумно вздохнул.

Он был из рода кавказских овчарок, с квадратной грудью, с густой, местами свалявшейся шерстью и мощными лапами, крепко стоящими на истоптанной грязной земле Рынка.

Это были его владения, его мир, покорившийся ему давно и принявший его порядок. Вся эта откормленная стая хорошо усвоила действующий здесь Закон «рыночных» - всё ценное добытое сначала Шайтану. Он решит, что делать – милостиво оставит добытчику или, брезгливо отвернувшись, если это был не лучший кусок, да ещё и с гнильцой, велит отдать своим охранникам, состоящим из его ближайших сородичей, а может и приближённой на данный момент к нему самочке.

За пребывание в стае, а в основном, за пребывание на территории Рынка, нужно было платить. Это было легендарно сытное место. Рассказы о жирующих и живущих на Рынке, словно в собачьем раю, собаках ходили по всему Большому Городу.

Здесь на земле можно было найти куски еды, оброненные и просто недоеденные как торговцами, так и покупателями. Здесь были сытные помойки и палатки, в которых готовили и плов, и шаурму, и шашлык. Запахи витали обалденные, от них урчало в желудках и сводило в жгуты кишки не только у собак, но и у некоторых людей, посетителей Рынка с тощими кошельками. Жалкие гроши в этих кошельках с трудом соответствовали «потребительской корзине», расчитаной людьми, у которых «потребительской корзиной» являлась вся огромная страна, растаскиваемая ими на потребительские части.

А запахи витали, притягивая всё новых изголодавших на улицах большого города псов в стаю «рыночных».

Да и ночевалось здесь неплохо, полно было всяких коробок и сараюшек на заднем дворе Рынка. И тёти Маши, Клавы и Кати – уборщицы, по-доброму относились к собакам.

Шайтан «держал» этот Рынок давно. Он повзрослел на нём, заматерел и уже начал стариться.

Когда-то давно, конечно по собачьему летоисчислению, его ещё щеночком величиной с приличную варежку привёз сюда за пазухой молодой азербайджанец.

Его дядя, директор Рынка, вызвал в Москву любимого племянника, названного в его честь - «Али». Пора было вводить его в курс дела. А дело было большое, хлопотное и выгодное. И так как старый Али не имел детей и никому кроме родственника не мог доверить своего дела по управлению Рынком, то он и решил «натаскать» племянничка, а со временем и сдать ему все дела, тем не менее оставив себе львиный процент со всех доходов.

Али-младший был молодой весёлый и ему не очень-то хотелось всем этим заниматься. Его привлекали красивые девушки и нарядные сверкающие авто, в основном «иномарки».

Хотелось всего и сразу. В своём небольшом азербайджанском городке с его неспешной национально-провинциальной жизнью он не мог узнать жизнь во всей её многогранности. Но, побывав на армейской службе в далёком от Кавказа городе Новосибирске, он полностью усвоил науку выживания, как среди мужского многонационального коллектива, так и студёной зимой в Сибири. Это закалило его характер, но не отбило тягу к веселью, компаниям и, главное, к русским Наташам, Ленам и Таням.

Он был интересен особой кавказской красотой – огромными чёрными демоническими очами, удивительно, но светло-оливковой кожей и иссиня-чёрными совершенно бесшабашными кудрями.

Али-старший долго цокал языком, разглядывая прибывшего для исполнения родственного долга племянника.

- Э, мальчик, совсем внешность у тебя не солидная, – долго тряс лысоватой головой, затем вызвал своих приближённых в «директорскую» Рынка и заявил. – В дело вводите, но одного не оставлять, а то от свободы голову потеряет. А ты, смотри: узнаю, что не так – овец пасти отправлю к материнской юбке.

На том дело и кончилось. Али-младший всё понял, перспектива пасти овец, которых он хоть и любил (ведь всё детство и юность прошли в овечьих кошарах и в горах рядом с ними), однако эта перспектива его не устраивала. Уже манил этот большой блистающий город, его соблазны и развлечения. Так что он прилежно учился у своих опекунов и вскоре стал заметной фигурой на Рынке.

Торговки его любили за весёлый, лёгкий характер, за то, что не придирался по пустякам – как-то ящики не убраны, за весы не уплачено, справок из сан.эпидемстанции нет.

Старший Али ворчал на племянника.

- Ну как они тебя бояться будут, как уважать! Где твоя солидность?

- Зачем, дядя, бояться. Это же женщины! К ним с лаской нужно, они всё сделают.

- Сдэлают, сдэлают! Ребёнка тэбе сдэлают. Что ты всё около Оксаны крутишься? Я всё знаю. Смотри, мать не расстраивай, ей невеста наша нужна, – старший Али пыхтел от огорчения и вытирал лысину платком.

Мужчина он был грузный, ещё и не очень старый, делом своим занимался давно и хорошо знал и городское начальство, и был в добрых отношениях со своей «крышей», исправно платя дань и стараясь ни в чём не противоречить ни тем, ни другим.

А у Али было всего две больших привязанности в этом огромном городе – щенок, которого он назвал Шайтаном, и который вымахал в здоровенного кобеляку с сумрачно-диковатым характером, бесконечно преданного своему хозяину, и «гарная» украинская дивчина Оксана, что торговала на рынке.

Она приехала из горняцкого южного города, где работой не пахло уже со времён развала Советского Союза. Жители перебивались кое-как на доходы, полученные с огородов, да и кормились с тех же огородов, или получали деньжата от своих родных, которые уехали на заработки в Россию, в основном конечно в большие города.

Вот и Оксана работала нанятым продавцом у пожилого азербайджанца, и часть заработанных денег отсылала маме с братом.

Девушка была такой же весёлой, как Али, с ладной фигуркой, с зелёными русалочьими глазами и длинными каштановыми волосами. Али ей тоже нравился, но дальше шуточек, заигрываний и мелких подарков с его стороны дело пока не заходило.

Гулять они, правда, ходили.

Был недалеко от рынка парк – старый, с высокими деревьями, со скамейками на пустынных аллеях и примитивными тоже старыми всякими детскими аттракционами. Частенько можно было видеть по вечерам странную троицу, прогуливающуюся по дорожкам парка: молодого кавказского парня с симпатичной девушкой и огромного лохматого кобеля, который важно шёл впереди парочки, иногда снисходительно оглядываясь, как бы проверяя, всё ли у них в порядке.

Но «гарная» дивчина Оксана нравилась не только Али.

Раз в неделю за данью к Али-старшему приезжал представитель «крыши» – огромный бритый бугай с золотой цепью-ошейником на воловьей, вечно потеющей шее. Его слегка кое-где помятый «мерседес» подруливал к директорской Рынка уже с утра и оттуда вываливалось что-то, отдалённо напоминающее человека, и шествовало в кабинетик директора.

Какие там происходили расчёты, известно только было Али-старшему и этому бугаю Джанику, такая кликуха у него была среди своей братвы, так он и привык к ней, что имя-то своё родное уже совсем забыл.

Из директорской Джаник выходил гружёный не только деньгами, но и сумками со всякими мясными и рыбными деликатесами. Это тоже была дань, но уже натурой. Положив всё в багажник, взыматель дани направлялся к палатке с овощами-фруктами, которыми торговала Оксана и, цепко ощупывая девушку взглядом, нещадно потея видимо от подступающего вожделения, медленно выбирал самые лучшие помидоры, бананы и груши. А затем, конечно не заплатив ни копейки и процедив сквозь зубы, «смотри деваха, не балуй тут, а то ноги повыдёргиваю», удалялся к своему «мерсу».

Оксана мертвенно бледнела и всегда уходила после этого плакать.

Али-старший как-то сказал племяннику.

- Не крутись около Оксаны, про неё Джаник всё узнаёт, видно следит кто-то за ней. Я её предупреждал, чтобы к маме ехала, а то беда будет. Она говорит – деньги нужны для родных. Какие деньги! Если он её заберёт – пропала дэвочка. Ай-яй, - и он огорчённо цокал языком.

Молодой Али только кулаки сжимал. Что он мог сделать, сам дядя побаивался Джаника.

Но была у Али мечта: заработать побольше денег и увезти Оксану к Чёрному морю, в какой-нибудь уютный городок; купить там домик и вместе со своей Королевой радоваться жизни, рожать детей. Забрать свою одинокую мать из старого уже покосившегося домика в далёком азербайджанском посёлке, чтобы она не была одна и сидела с внуками. А он, Али, купил бы себе машину и на ней возил бы «отдыхающих» по всему побережью.

Вот это была бы жизнь и работа, не то, что на этом надоевшем рынке. И уже чудилось ему, что это будет скоро, что поделится его богатый дядя с любимым племянником, не зря же он целыми днями пашет для него, торчит на этом рынке, следит за порядком, всех торговцев знает и товар знает. Второй год уже здесь, а ещё и денег-то не просил за труды. Дядя сам отсылает его матери какие-то деньжонки, да на кормёжку ему иногда подбрасывает, вот и всё.

- А и пора бы уже и спросить с него деньги, - думал Али. - Вот только поговорю с Оксаной сначала.

И тёплым летним вечером, бродя с ней по дорожкам старого парка, он признался ей в любви и радостно нарисовал картину их будущего.

Девушка и смутилась, и обрадовалась, и огорчилась одновременно.

- Боюсь я, Джаника боюсь, он нас везде найдёт, давно уже ко мне цепляется. Последний раз так смотрел, как будто что про нас знает.

- Не бойся, Королева моя, я тебя защищу, Шайтан нас защитит. Смотри, какой вымахал, все его боятся. Шайтан, Шайтан иди сюда!

Пёс, оглянувшись на подопечную парочку и услышав своё имя, радостно кинулся к ним. И в этот момент что-то гулко хлопнуло, словно лопнула шина на проезжавшем автомобиле, и улыбающийся Али, протягивающий руку к своему верному другу, почему-то стал медленно клониться вперёд, прижимая руки к груди, а из-под них что-то сочилось, окрашивая его белую рубашку жарким цветом боли и смерти.

Дико вскрикнула Оксана и как подкошенная рухнула рядом с Али. Уговаривала встать, не оставлять её, озираясь звала кого-нибудь на помощь, но пусто было на этих дальних аллеях, только деревья в большой тревоге заколыхали, затрепетали своими древними ветвями.

Шайтан в два скачка одолел расстояние до них. Ничего не понимая, он пихал носом лежащего Али в бок, предлагая встать, и так был увлечён этим, что не увидел, как из кустов, откуда раздался роковой выстрел, вынырнули две фигуры бычьей стати и, подхватив под руки упирающуюся Оксану, поволокли её к забору, за которым стоял знакомый ненавистный «мерс», а в нём на заднем сиденье развалился Джаник, командовавший операцией.

Вопль Оксаны встряхнул Шайтана, и его мощное тело выстрелило почти одновременно с окончанием Оксаниного крика, один из бандюг силился зажать ей рот. В следующий момент он же, уже лёжа на спине и скребя ботинками по песку аллеи, отдирал от себя бешеного зверя, вцепившегося ему в горло. Второй, яростно волоча упирающуюся и рыдающую Оксану к машине, орал Джанику.

- Стреляй, мать твою! Загрызёт Толяна!

Вылезший из машины с перекошенной от злости харей из-за неожиданной помехи, Джаник, страшно матерясь, плюнул горячим выстрелом в сторону бившихся на песке аллеи тел, не особенно разбираясь, куда он попадет.

Мощный рык Шайтана перешёл в вой боли и бессилия, и уже поднимающийся с земли Толян, стряхнувший с себя обмякшее тело собаки, держась окровавленными руками за порванное горло, зло пинал «сволочную скотину» не слыша приказов своего шефа, разозлённого всей этой суматохой.

Наконец, обессиленную от борьбы и горя Оксану запихали на заднее сиденье, прямо в жадные потные руки ненавистного Джаника, пахнущие убийством. И «мерс» рванул в тёмную ночь, увозя Королеву, так и не созданного влюблённым романтиком Али королевства на берегу Чёрного моря.

А тем временем всё больше становилась лужа крови под телом этого самого романтика.

Его душа хотела пуститься за своей любовью. Но неумолимые законы Смертного этикета пересилили, и ей только и осталось, что горестно наблюдать своё слабое тело, одиноко лежащее на аллее под чужим северным небом, под безразличной луной, отражающейся в луже крови. И только потом уже, по прошествии положенного срока, сможет уплыть она далеко, в Южную страну, к горам, под их шелестящий духмяный ветер, прилетевший с разнотравных лугов, где бродят пугливые овцы с такими же влажными чёрными глазами, что и у их бывшего пастуха.

Шайтан очнулся среди ночи, не вполне понимая, где он и что с ним. Рванулся, хотел вскочить, но от резкой боли чуть опять не потерял сознание.

Тянуло запахом крови от того места, где лежал его хозяин, дыбило ужасом случившегося шерсть на загривке осиротелого пса. Но что он мог поделать, его рана хоть и была не смертельна, пуля прошла навылет сквозь мякоть бедра, но задела видимо какую-то артерию, и пёс потерял много крови и теперь, ослабев, то впадал в небытиё, то выныривал из его чёрных глубин.

И в один из моментов просветления он успел увидеть, как несли тело его друга и хозяина на носилках к машине с крестом, и опять, было, рванулся за ним, забыв о боли, но упал в спасительную темноту бесчувствия. А его и не увидели, так как пуля остановила его вблизи кустов у ограды парка, а уже потом, когда он вскочил и сгоряча сделал несколько шагов, то и рухнул прямо в эти самые кусты, которые скрыли его.

Пролежав весь следующий день, окончательно обессилевший, Шайтан ночью понял, что надо ползти в сторону рынка, правда нужно было ещё протиснуться сквозь раскуроченные прутья старой ограды, что он и сделал с великим трудом уже почти на рассвете.

Рано утром у ворот рынка его нашёл старик Михалыч, который дежурил ночью в «директорской» и хорошо знал пса и его хозяина. Разохавшись, старик позвал уборщицу тётю Клаву, и они, вдвоём, переложив пса на картонку, оттащили его на задний двор к мусорным контейнерам и ящикам с коробками, где ютились бездомные, кормившееся на рынке собаки.

Шайтан, ослабевший от потери крови, почти месяц приходил в себя, хотя дырка, проверченная пулей в его ляжке, затянулась, но чёрная дыра в сердце только разрасталась. Он стал ненавидеть людей, особенно здоровых мужиков, и сторониться их.

Окончательно поправившись, он все равно почти не покидал своего места. Весь день он пребывал в этом закуте, скрытом от глаз людей, за исключением уборщиц и сторожа Михалыча, но они вроде как бы свои были. Не было в них того жлобского, сытого и самодовольно жестокого, с чем столкнулся Шайтан ещё недавно.

Лишь ночью Шайтан выходил на прогулку по безмолвному затоптанному рынку, напоминавшему спящий на рейде потрепанный корабль после боевого похода. За ним немного поодаль шествовали его подчинённые.

После месяца противостояния все собаки, обитающие на территории рынка, признали угрюмого, молчаливого огромного кобеля Вожаком, способным жестоко наказать за непослушание законам Рынка. Их особенно поражало его брезгливое и совершенно безбоязненное отношение к людям, а также нежелание иметь с ними какое-либо дело.

Шайтан не знал, как дальше обстояли дела у дяди Али, он его просто больше никогда не видел. Дядю хватил инсульт после того, как в морге ему пришлось опознавать тело любимого племянника, а после больницы, его, полу-парализованного, забрала с собой сестра, приехавшая за урной с прахом сына, похожая на чёрную раненную птицу.

Управление рынком перешло в новые азербайджанские руки, и всё осталось по-прежнему.

Один только раз Шайтан, после того, как поправился, проведал прилавок, где торговала Оксана, но, увидел вместо неё дебелую тётку, которая, возвышаясь над горой фруктов, замахала на него руками и заорала.

- Пошёл, пошёл отсюдова! Во, кобелина! Всех покупателей распугает.

Шайтан понял, что ходить сюда бесполезно и окончательно разорвал связи с людьми.

Он не мог знать, что Джаник, хоть и похотливо истерзавший тело понравившейся ему девушки, но так и не сумевший подчинить её непокорную душу, вынужден был продать её своему приятелю, торговцу «живым» товаром.

А тот, не слишком с ней церемонясь, подсадил её на наркотик, да и отвёз в Турцию, где и пристроил, уже потерявшую ощущение реальности, к таким же несчастным и обманутым женщинам из бывшего Союза всех республик.

Женщины эти, будучи не только без документов, но и без денег (деньги за предоставление их тел на потребу особям мужского пола разных национальностей забирали хозяева клубов, стриптиз-баров и просто «заведений»), никуда не могли уже деться. Они потихоньку исчезали из этой жизни, кто довольно быстро, кто медленно спиваясь. Те же, кто покрепче духом и телом, старались продержаться и выбраться из этого ада.

Оксана быстро сгинула в этой Южной чужой стране: после перенесённого тоска съела её душу, а наркотики – тело.

Так и закончилась эта история самой обычной любви самых обычных молодых парня и девушки. Необычным было только время, в которое они жили и беззаконие, царившее в их разорённом государстве.

Шайтан продолжал свою собачью жизнь, все более уверовав в собственную непогрешимость в оценке расстановки сил на сцене жизни. Постепенно становясь всё более сильным, самодовольным и жёстким к своим подопечным, он уважал единственное - это проявление гордости и самоуважения.

Но этого так мало было в тех псах, которые попадали на рынок. Они уже были запуганные, забитые людьми, часто выброшенные этими же людьми из сытой, домашней жизни. Такие могли только подчиниться и быть ведомыми, что они все и делали.

Были ещё, правда, приближённые Шайтана. Эти были хитры и изворотливы, умели вовремя подольститься к сильным мира сего, людям или собакам. Они выросли на этом рынке и впитали весь его дух, дух продажности, силы, рвачества и подчинения тупой силе. А ведь некоторые из них были его сыновьями, но ни к кому он не испытывал никаких чувств.

И нежность, и радость, и привязанность ушли из его жизни вместе с Али, который отправился по дороге к предкам в тот тёплый, летний вечер на заре жизни Шайтана.

Правда иногда, особенно в светлые лунные ночи, снится ему один и тот же сон: идёт он по старой пустой аллее и боится оглянуться, боится не увидеть, идущих за ним счастливо улыбающихся, таких красивых и молодых, Оксану и Али. Боится, но всё-таки оглядывается, а, увидев их, разворачивается и радостно летит им навстречу и, подставив большую мохнатую лобастую голову, мощную спину и бока под тёплую ласку и нежность их соприкасающихся рук, млеет от удовольствия, и собачье сердце тает от распирающей его любви и преданности.

В такие ночи Шайтан скулит и дёргается во сне, а, проснувшись среди ночи, жутко и злобно воет на луну, так что сторожа крестятся и шёпотом его матерят. После таких ночей Шайтан бывает особенно безжалостен ко всему миру.

Вот таким был Вожак «рыночных», в чью стаю попал случайно Волк, который конечно не знал всего этого, но чтил собачьи законы и не терпел предательства и подхалимства.

Он знал, что ему нужно только переночевать и подкрепиться, а уже ранним утром, совсем ранним, чтобы не проснулись ещё рьяные прихлебатели Шайтана, ему придётся продолжить свой путь.

Мэги, испуганно оглядываясь, отвела его в свой закуток между забором и торговой палаткой, где поделилась с ним добытой из мусорного контейнера половинкой курицы, уступив ему большую часть.

После этого, нежно облизав друг другу морды и почувствовав всё более возникающую привязанность друг к другу, они ещё долго разговаривали, прежде чем свернувшись в общий клубок заснуть молодым здоровым сном.

Мэги правда не очень поняла, что он может сделать и кто такие Члены Правительства, но в правду Волка она поверила сразу и безоговорочно: «никто не должен мешать другому жить, а тем более лишать его этой жизни, которую ему даровала Судьба».

Ночь сгладила всю уродливость и убожество старого Рынка, превратила пустые прилавки и закрытые ларьки в маленькие дома и замки, а проходы между ними в улицы и проспекты. Редкие фонари по углам ограды Рынка изливали мертвенный неоновый свет на всё это, а по углам шарил бродяга-ветер, словно тать по городу, покинутому его жителями, шелестел обрывками бумаги, целлофана, гулко ударял в картонные бока наваленных друг на друга коробок. Только изредка тишина нарушалась воплями котов, загулявших и делящих свою территорию любви и проживания.

Рынок отдыхал.

Спал Волк недолго, и с первым лучом весёлого солнца он уже был на ногах и пихал носом разомлевшую и мечтательно потягивающуюся Мэги.

- Вставай, подруга! Выведи меня за ограду, я тут ничего не знаю, а то сейчас эти прискачут, Шайтановы подголоски, а мне не до них.

Мэги, по прежнему слегка нервничая, привела его к дыре в заборе, за которым уже опять услужливо разворачивался серый асфальт Дороги Волка, готовый принять на себя его поджарое молодое тело и вывести к цели пути.

Лизнув напоследок грустную чёрную морду своей подружки, Волк припустил, было, рысью по дороге, но, внезапно остановившись, крикнул ей.

- Я вернусь за тобой, ты Шайтану не поддавайся, притворись больной, потяни время, а я вернусь обязательно.

ТЕ, КОТОРЫЕ ЖИВУТ В МЕТРО.

Волк бежал по дороге, которую ему показала Мэги. Она знала про вход под землю, где ездят по рельсам такие же поезда, что и мимо той станции, около которой находилась территория его Санатория.

Утро потихоньку вступало в свои права, окончательно задвинув ночь в её тёмные пределы.

Всё больше было на улице людей, которые подчиняясь законам распорядка своего дня, торопились, сбивались в ручейки, а те в реку, и эта людская река плавно текла в одну сторону по направлению к тому самому входу в подземный мир, куда и стремился Волк.

Люди эти с утра были в разном настроении: некоторые - ещё не проснувшиеся, а потому слегка замедленные и разомлевшие, другие были злыми из-за проклятого будильника, который ворвался в их сказочный сонный, мир, сминая и раздирая его в клочья и возвращая их в реальность. Реальность - чаще не очень приятную из-за вечной боязни либо потерять работу, либо столкнуться с новым повышением цен, либо с непредсказуемым, только для них, но отнюдь не для правительства и очумелых от избытка денег «братков», и «олигархов», «внезапным» повышением курса доллара.

Их досада и злость выплёскивались на окружающую действительность, словно ядовитая жидкость, заражая всех, и, как грипп, мгновенно распространялись по всему городу, неся свои симптомы жестокости, эгоизма и равнодушия.

И первыми жертвами всего этого в большом городе были самые слабые и незащищённые его обитатели:

Это - дети, ненужные своим пьяницам-родителям. Эти же самые родители, выгнанные из своих квартир и обобранные сильными и изворотливыми «шакалами» квартирного бизнеса. Это старики, одиноко доживающие свой многотрудный век, бушующий войнами, революциями, голодовками и стихийными бедствиями.

Они, эти старики, стали в тягость своему государству, которое помимо того, что высосало, выпило их молодость, силу и ум на всяких комсомольских ударных стройках и на освоении непахотных, целинных земель, но ещё и заставило поверить в торжество именно такого социалистического строя.

И теперь на обломках этого строя потомки стариков кинулись рьяно строить тот самый «прогнивший» капитализм, который почти всё уходящее поколение ранее яростно клеймило на митингах и парадах.

Нет, не нужны были все эти слабые и беззащитные в этом времени, а потому и первыми попадали под удары мора равнодушия и стяжательства, который всё более захватывал большой, трудно дышащий и лязгающий своими транспортными кандалами город.

А город, спокойно взирал на постоянные убийства то по политическим, то по бытовым мотивам, на кровавые разборки между бандами всяких Кривых, Япончиков, «люберов» и прочих региональных группировок.

Город каждый день открывал жадные пасти семи вокзалов, сглатывая прорву, сошедших с поездов и электричек, ищущих работы, жилья, защиты и справедливости, переселенцев из некогда братских республик, беженцев из «горячих» (неправильное определение – правильнее «горящих») точек, которые и пополняли ряды тех самых слабых и незащищённых.

Что уже было говорить о бездомных, никому не нужных животных, путающихся под ногами и ищущих пропитания вместе с «бомжами» и «попрошайками», наводнившими город, все его злачные места.

Волк бежал, опасливо поглядывая на людей, спешащих на работу. Инстинкт подсказывал ему, что нужно держаться подальше от них. Вскоре он увидел, что река, состоящая из людей, потекла по ступенькам вниз в дышащую теплом бездну.

Он, было, ткнулся вслед за немолодой женщиной к этим ступенькам, но был отброшен в сторону ударом ноги какого-то верзилы, уже с утра взведённого, словно курок пистолета злостью и похмельем.

- Куда прёшь, хрен собачий! Тебя только там не хватало, пшёл отседова!

Волк не очень-то оскорбился. Что поделаешь, не туда сунулся.

Пристроился около входа понаблюдать, поразмыслить. Услышал дребезжащий собачий смех, вгляделся и обомлел, увидев напротив себя, тоже недалеко от начинающихся ступенек, сидящую на задних лапах на фанерном ящике пожилую пуделиху с седой мордочкой, одетую в смешной чепчик и кофточку с юбочкой. Перед ней лежала коробочка, в которую спешащие люди, невольно улыбаясь, бросали мелочь.

- Что, милок, обмишурился. Не пускают. И правильно. Нечего там нам делать, чай не улица.

- Простите, тётушка, но Вы очень странно выглядите. Я даже и не понял, что Вы - из наших. И что Вы тут делаете?

- Работаю, не видишь что ли. Моя-то Клавдя вон в тенёчке отсыпается, похмелье у неё, а я деньги нам на пропитание зарабатываю.

- Унизительная какая-то работа! – Волку это явно не нравилось. – Да и возраст у Вас уже неподходящий для такого вот, - он запнулся. – Ну, для стояния на задних лапах.

- И-и, милай, как говорит моя Клавдя, «кушать захочешь, не так раскорячишься». Да и давно мы уж тут, с тех пор, как у неё сына в Чечне убили, а муж к молодухе пристроился. Она с того и пить начала, а до этого хирургической сестрой в больничке работала. Её все хирурги хвалили, да толку что, за пьянство и уволили. Вот она все вещи-то и пропила, а потом и квартиру каким-то охламонам продала по-пьяни, а они её в «общагу» переселили. Там и пребываем. А я, хоть и старая уже, а поесть вкусно люблю, да и за хозяйку я в ответе, кому она нужна кроме меня. – Пуделиха спрыгнула с коробки, носом надвинула край грязной тряпки на собранное подаяние.

- Ты куда, Аделька? – Загомонили бабки, стоящие с товаром у начала ступенек и вдоль стенок. – Вот Клавдя приковыляет, опять тебя искать будет.

Но пуделиха, не слушая их, направилась к дереву, под которым, на брошенных на замызганную, заплёванную землю картонках, лежало существо неопределённого пола и возраста.

Волк понял, что это и была хозяйка и одновременно подопечная старенькой пуделихи Адели.

Адель пристроилась в ногах у хозяйки.

- А ты откуда такой шустрый будешь, и чего тебе внизу надо? Мы с Клавдей туда и не ходим, всё равно гонят даже от входа.

- Кто гонит-то? – Волк занервничал.

- Кто, кто! – передразнила Адель. – Её – «менты», а меня – «те, кто живут в Метро».

- Кто? – Волк встрепенулся. – Кто такие? Я о них не слышал.

- О, ты много ещё о ком не слышал, мальчик. Ну, давай рассказывай о себе и что тебе здесь нужно.

Адель слушала внимательно и важно, Волк старательно всё рассказывал, Клавдя продолжала отдыхать от пьянки, а поток людей постепенно уменьшался. Близился полдень.

- Да, - важно покивала головой пуделиха. – Всё правильно: есть подземный ход, и по нему поезда ходят до самого центра города. И про «членов правительства» я всё знаю – все бабки, что здесь всякой ерундой торгуют, уж так «ласково» о них отзываются. Даже и не знаю, чего ты можешь у них добиться. Дело, конечно, твоё, но без помощи «тех, кто живёт в Метро» ты далеко не уедешь.

- Да где их искать-то? – взвился Волк. – И что это за «метро» такое?

- А ты вот и иди потихоньку вниз, только не посередь лестницы, чтобы тебя все видели, а вдоль стеночки, да пристройся за какой-нибудь бабулькой, чтобы подумали, что ты с ней. Ну а уж там, внизу, тебя встретят. Понял, детушка? Там всё и узнаешь. Давай, давай! Удачи тебе.

Волк всё понял, теперь это нужно было осуществить, что он и сделал под бдительным присмотром Адели, водрузившейся на своё рабочее место. Она поощрительно кивала головой, наблюдая за ним, а проходившие мимо люди бросали мелочёвку к её маленьким кудрявым лапкам.

- Будет на что поесть пуделихе, да и её хозяйке тоже, – подумал Волк, осторожно спускаясь по ступенькам, уходящим вниз. Оттуда тёплыми, душными волнами шёл воздух, насыщенный запахами людей и ещё чем-то вязким, машинным.

Вдруг он резко остановился, внизу у подножия лестницы лежали две собаки, свернувшись в компактные клубки, чтобы спускающиеся люди не смогли задеть их.

Волк размышлял, идти ли ему дальше, а вдруг они только притворяются, что спят. И решив рискнуть, пригнул пониже шею и, стараясь не смотреть в их сторону, продолжил движение вместе с людьми.

Тут-то и раздался оглушительный лай сразу из двух глоток, и вместо пушистых клубков, мирно почивающих, по обеим сторонам заканчивающейся лестницы встали два разъярённых «цербера», словно охраняющие ворота в подземное царство.

Волк тоже встал, как вкопанный. Люди продолжали идти мимо него с двух сторон. Некоторые посмеивались, понимая, что пёс проник на чужую территорию.

Псы продолжали лаять, и из глубины, дышащей теплом, тоже послышался лай. Стая «тех, кто живёт в Метро» откликнулась своим «сторожевым», оказывая поддержку.

Волк продолжал стоять, не для того он столько пробежал и столько уже узнал, чтобы повернуть назад, да и гордость не позволяла. Сторожевые видя, что он не делает резких движений и не пытается уйти, успокоились и, подойдя к Волку, обнюхались с ним, а затем, присев по обе стороны от него, приготовились к объяснениям.

- Чего ждёшь? – спросил чёрный поджарый кобель с вислым ухом.

- Ага, чего ждёшь? – тявкнул другой, поменьше размером.

- Разрешения – Волк говорил с достоинством.

- Разрешения на что? – удивился Чёрный.

- Ага, разрешения на что? У нас спать негде, всё-всё занято. Занято! Самим места не хватает, – заныл подголосок.

- Смолкни! – сурово рявкнул Чёрный. – Толковать мешаешь! Так на что разрешения?

- Проехать по подземному ходу в центр города.

- Ого! Это тебе к нашему Мильтону нужно.

- В милицию не пойду, они меня «собачникам» сдадут, я же - не местный.

- Во, чудик! При чём здесь «менты», Мильтон – это имя нашего Главного, он всё здесь знает. Идём, только ни на что не отвлекайся, иди за мной, хвост в хвост.

- Ну, вот повёл, а вдруг он всё врёт, а вдруг он – «разведчик», а за ним ещё прибегут, - заныл опять мелкий.

- Заткнись! И откуда только такие кобели берутся, где-то ошибка, видать, вышла. Тебе бы сукой родиться, вон задом как виляешь, да и голосок у тебя – ой-ёй-ёй! – рассудительно бормотал Чёрный, ловко пробираясь в толпе людей, снующих по переходу.

Толпа двигалась, подчиняясь какому-то закону: сливаясь с двух маршевых лестниц в один поток, она плавно текла к прозрачным дверям, около которых сталкивалась с текущим навстречу таким же потоком, но уже с противоположной стороны перехода, и затем отдельными струями, словно сквозь гребень просачивалась через эти двери куда-то внутрь.

Волк обомлел: под землёй, внутри перехода было светло и полно палаток с товарами, и лотков с сидящими за ними тётками, около которых на картонках лежали собаки разной масти и размеров, ну совсем как в его районе около станционных ларьков и палаток. Даже около двери, на которой висела какая-то табличка и стоял молоденький милиционер, рядом с кучкой костей на газетке вальяжно раскинулся здоровенный кобелина овчарочьей масти.

Чёрный осторожно приблизился к нему и замер, ожидая, что чуткий нос высочайшего командующего сообщит тому, что к нему подошли его подчиненные. Так и вышло, через несколько секунд глаз у овчарки приоткрылся.

- Кто? – просипел пёс.

- Разрешите доложить?

- Докладывай! – пёс с неохотой встал, но нужно было соблюдать правила, которые сам же и установил.

- Чужак просит, чтобы ему показали дорогу к подземным поездам. Вот привёл его. – Чёрный пихнул носом Волка, выталкивая его вперёд себя.

- Дорогу-у! – протянул Мильтон – главнокомандующий собак, нашедших пристанище в тёплом и большом переходе, где был вход в метро. – А на кой тебе в Метро, ты вообще откуда, тебя что-ли изгнали, или сам смылся, от наказания скрыться хочешь? – допрашивал пёс, явно не одобряя все эти перечисленные действия.

- Нет, у меня другое …, - и в который уже раз за последнее время Волк принялся рассказывать свою печальную историю.

- Н-да, люди, люди! – неодобрительно просипел Мильтон. – Везде жить хотят, всё им мало. Ты вот говоришь, родных твоих побили, да в мешки позапихивали, а что они друг с другом творят, вам и не снилось. Вот когда я служил в милиции ….

- Ну всё, теперь надолго! – шепнул Чёрный Волку. – Слушай внимательно, а то разозлиться.

Да Волк и так слушал, ему было интересно.

Он слышал о том, что есть такие собаки, которые служат у людей, и что вроде даже награды получают, не говоря уже про хорошие харчи и про крышу над головой. И вот теперь перед ним сидел умудрённый жизнью и закалённый на опасной службе старый боец и обстоятельно рассказывал, как ходил он со своим напарником на дежурства, как выслеживал воров и убийц, как, спасая своего друга (молодого милиционера), получил пулю в плечо от озверелого уголовника. Много чего он ещё мог бы порассказать, но вовремя спохватился, вспомнив про просьбу Волка.

- Н-да, парень, не дело ты затеял. Ничего ты у этих, что в правительстве, не добьёшься. Да и кто тебя к ним-то пустит. Их, знаешь, как охраняют? Ну, как преступников в тюрьме. Только этих на свободу не выпускают, чтобы чего не натворили противозаконного, а к правительству никого не допускают, чтобы с ним, с правительством, ничего не сотворили. Народ-то вон всё больше и больше звереет от такой житухи. Да и не сможешь ты без провожатого проехать, а я уже давно не ездил, да и желания нет соваться опять под землю, хотя есть такие «путешественники», всё приключений ищут на свою задницу, - ворчал неодобрительно Мильтон. – Ладно, иди отдохни пока. Я думать буду, – и он улёгся на прежнее место с озабоченным видом.

Чёрный толкнул Волка, и они отошли в сторону.

- Ты не расстраивайся, может он ещё и согласится, а пока пошли к моей Ильиничне. Может она чего поесть принесла. Она у меня тётка добрая, жаль только, что денег мало получает за свою работёнку, а то посытнее кормила бы.

- Кто она тебе?

- Да никто, просто добрая душа. Она билетики продаёт. Видишь, за столиком сидит. Говорит, пенсия маленькая, а у неё дочь сильно болеет, да двое внуков крохотных, вот и работает, и ещё со мной харчами делится. Здесь все, кто работает в ларьках, нас подкармливают, а за это мы переход охраняем.

- От кого? Тут вроде тихо.

- Да ты что! Всяко бывает: и пьяные по вечерам шарахаются, и шпана молодая в переход забегает, женщин наших попугать. Вот «бомжиков» только жалко, им деваться некуда, особенно по ночам, а их милиция гоняет. Видишь, где Мильтон лежит, - дверь, там менты дежурят, и клетка с замком есть.

- Клетка! А зачем клетка-то, для нашего брата что ли? – испугался Волк.

- Ну, ты даёшь! – развеселился Чёрный. – Мы-то здесь причём, мы закон не нарушаем, ни человечий, ни собачий. У нас за этим Мильтон хорошо смотрит, недаром он в милиции столько служил. А клетка эта для людей-нарушителей всяких, которых милиция в Метро задерживает и, как сказал Мильтон, «до выяснения дела или личности» там содержит.

- А потом куда же их? На «живодёрню» что ли? – вдруг заволновался Волк, вспомнив о печальной участи некоторых собак, которых забирали «собачники». Об этом Дед им много чего рассказывал.

- Да нет, почему на «живодёрню», у людей этого нет. У них есть «тюрьма». Их туда определяют в наказание, если сильно закон нарушил, то и надолго определяют.

- И что с ними там делают?

- Да ничего, живут они там. Комнаты там с лежанками. Еду им приносят, «пайка» называется, гулять водят, гостинцы от родных передают.

- Как живут! – растерялся Волк. – И что же это за наказание: еда есть, спать есть где, не холодно. И кто же так наказывает?

- Во, пристал! Ну, почём я знаю, так Мильтон говорит. А ты дотошный какой, ну что тебе до этих людей. Вот как, к примеру, ты собираешься с ними разговаривать, если тебя к «членам» этим допустят? Ты же по-человечьи ни гу-гу, а они по-нашему тоже не петрят.

- Не знаю. Ну, вот Палыч у нас в Санатории всё понимает, они с Дедом часто разговаривают. Ты вот как со своей Ильиничной? Она же тебя понимает?

- Ну конечно, она же своя, я уж давно её знаю, да вот и Мильтон со своим напарником тоже разговаривал, ну вот как мы с тобой. Тот же его вырастил, выучил. Мильтон часто его вспоминает, особенно как его ранили, а напарника убили. Вот после этого его и «списали», как он сам говорит, ну попросту выгнали из милиции, «непригоден» говорили, а заступиться уже и некому было – напарника-то схоронили. Мильтон долго тогда на кладбище жил, все могилку друга своего охранял, боялся воров кладбищенских. Эти всё тащат – и ограды, и памятники, и даже венки с цветами. Одним словом и не люди вовсе, так - мусор. Ну вот, потом Мильтон сюда прибился, здесь в милиции дежурил какое-то время друг его бывшего напарника, вот он нашего Главного и подкармливал, так и повелось. А Мильтон нас всех организовал, с той поры и живём. Зимой, правда, труднее – мёрзнем. Хотя некоторые, шустрые, спать ходят в «метро», под лавочки.

- А не выгоняли вас отсюда, вот как нас, «собачники» всякие?

- Было дело, разбежались на время, но потом опять все вернулись, а Мильтона не тронули, он вон с ошейником, да вроде при милиции, – Чёрный задрал хвост кверху и заулыбался. Они подошли к худенькой пожилой женщине, сидящей на стульчике около небольшого столика в глубине перехода.

- Ну что, Черныш, друга привёл. Сейчас я вам кашки с тушёнкой дам, осталась от обеда, – Ильинична, а это была та самая знакомая Черного, выложила на пластмассовую тарелку остатки еды. – Ешьте ребятки, вы уж извините, что мало. Вот уж скоро пенсию получу, тогда попируем. Ешьте, ешьте бездомные, кто ж вас ещё накормит, нешто власть наша, да «олигархи». От них дождёшься, как же!

Собаки чинно угостились и улеглись рядом с сидящей женщиной.

Волк внимательно наблюдал за жизнью, как людей, так и собак, бурлившей в этом переходе. Он видел, как постепенно уменьшался поток людей, стремившийся к стеклянным дверям, за которыми, как объяснил ему Черныш, и начиналось «Метро» – так назывался подземный ход, по которому ходили поезда с людьми в разных направлениях. В переходе появились люди, которые либо просто прогуливались, останавливаясь у ларьков с товаром, либо ожидали кого-то. Ритм жизни замедлился.

Наступил полдень.

Волк даже стал подрёмывать, и виделась ему матушка - добрая, уже немолодая кобелиха, но по-прежнему рожающая каждый год и уверенная, что так и надо. Виделось, что сам он ещё маленький и лежит, привалившись к тёплому материнскому боку, а её шершавый язык нежно вылизывает его слипшиеся сонные глазки, и мокрые от молока нос и рот. И так стало приятно от этого на душе у взрослого кобеля, такая тоска вдруг посетила его душу от невозможности испытать это наяву, что заскулил он, как щенок-несмышлёныш, заскулил и проснулся.

Черныш в изумлении смотрел на него, да и Ильинична тоже поглядывала с жалостью.

- Ты чего, друг? – забеспокоился новый приятель Волка.

- Да нет, просто мать приснилась. И куда их всех забрали, найти бы то место, уж я бы тогда ….

- Ну да, и чего бы тогда? Тоже мне «освободитель». Там хитрость нужна, да изворотливость.

- А ты что там был, что знаешь, был, да? – Волк разволновался. – Где это, как ты сбежал? Ну, рассказывай скорее!

- Да погоди ты, вот чумной! Давно было, уже многое забылось. Да и вспоминать не хочется. Я тогда совсем молодой был, моложе тебя. Мы в одном дворе жили, нас там бабуси всякие подкармливали, да и сами мы в мусорных ящиках кой-чего добывали. Ну вот, там, в доме, один мужик жил из каких-то начальников главных, а у него кобелина был из этих, знаешь «новых» собак ….

- Погоди, каких таких «новых» собак, что это ещё такое?

- Ну да, ты ведь моложе меня, теперь-то их уже полно стало.

- Да кого «их»? – удивлялся Волк.

- Да этих «бойцовых», у которых головы, что кастрюли и лапы враскоряку.

- А их что раньше не было? Даже не верится. Вон их сколько «домашних» с людьми теперь гуляет. Только мы от них всегда подальше держались, у них мозги – свёрнутые. Они ведь даже ни с того, ни с сего наброситься могут и всё молчком, как будто и не собаки вовсе.

- Да они и не собаки почти, их люди, можно сказать, сделали.

- Как не собаки, как «сделали»?

- А кто их, этих людей, знает. Понадобились им такие для охраны, да для боёв, чтобы ничего не боялись и ни о чём не думали, вот и сотворили.

- Для каких боёв? – Волк изумлялся всё больше и больше.

- Ну, ты вообще, как из глухомани какой-то. Ты что не знаешь, что люди между своими собаками драки устраивают, и если его собака победит, то он за это деньжищи немереные огребает. -

А если его собаку порвут насмерть, ему что – не жалко ее что ли?

- Другую раздобудет, у них места такие есть, где разводят этих «бойцовых» – «питомники» называются.

- Да, странные эти люди! Сами живут неправильно, да ещё нас в это все втягивают.

- Во, во! Вот тогда они только появились «новые» собаки, и у этого начальника у нас во дворе тоже был белый такой мордоворот – наглый до безобразия. Ну, мы ему как-то с братьями слегка шкуру попортили, чтобы щенков не обижал. А его хозяин «собачников» то и вызвал. Вот они нас рано утром «тёпленьких» и похватали всех, да в этом «собачьем» ящике за город вывезли, а там сараи такие старые, а в них клетки, ну вот как у нас здесь в «ментовке», только поменьше. Вот в них-то нас всех позапихали плотненько. Мы даже между собой и не схватывались, хотя там и чужаки были, их с других мест эти душегубы приволокли …. - Черныш вдруг загрустил и, положив голову на лапы, тоненько заскулил.

Ильинична и Волк вздрогнули и с тревогой уставились на этого достаточно большого и взрослого кобеля, грустно выводившего Песню тоски.

- Ты чего, Чернышенька, никак заболел? – обеспокоилась Ильинична, гладя псинку по голове и обещая завтра после получения пенсии «мясца свеженького».

- Ты чего дружище, правда? Гляди, как она беспокоится, чего ты? – Волк пихнул носом приятеля.

- Да, понимаешь, как вспомню эти вонючие клетки битком набитые, эту еду ихнюю, тухлую, которая и с голодухи-то в горло не лезла. А потом всё время кого-нибудь из клеток забирали, а то и нескольких сразу, а потом они уже и не возвращались.

- А куда же их девали, неужели убивали? – у Волка от ужаса того, что и с его родными могли сделать то же самое, шерсть на загривке встала дыбом.

- Да нет! Чего уж так просто убивать. Поговаривали, что в «приюты» забирали – это, ну вроде как «Дом для собак». Если собака красивая, или породистая какая, то из «приюта» могли и в «домашние» забрать. Тётки там, в «приютах» этих, добрые работают, вот они-то и пристраивали нашего брата, как это называется - «в хорошие руки», а больных, да увечных лечили. Так вот, в приют попасть – это считалось большим везеньем. А чаще всего в институт забирали «на опыты» ….

- В какой «институт», что ещё за «опыты» такие? – разволновался Волк.

- Во-во, правильно нервничаешь. Это, я тебе скажу, приятель, самое поганое, уж лучше в драке погибнуть или замёрзнуть. По крайней мере, выбор - за тобой. А тут – и вроде кормят, и спишь в чистоте, и люди вокруг тебя совсем не злыдни – хорошо с тобой обращаются. Вот только колют тебя разными иголками, проводки к тебе всякие подсоединяют, да в пасть всякие невкусные шарики засовывают, они «лекарствами» называются. А потом от этого всего у тебя и шерсть лезть начинает, и шкура чешется, и сердце, как хвост трепыхается, а то ослабнешь так, что и с подстилки встать не можешь. Потом тебя вроде «лечить», как они говорят, начинают. И если ты опять нормальным псом становишься, то они говорят «Опыт удался! Лекарство работает». Во как!

- Ты там был! – ахнул Волк. - Как же ты сбежал, там ведь вас охраняли?

- Да конечно, но я – пёс свободный, не привык в неволе, пусть даже в тепле и хорошо кормят. Это не по мне. Вот как после «опыта» в себя пришёл, так и рванул на волю. Санитарочка одна помогла, молоденькая, она меня жалела, выхаживала. Как-то дежурила ночью и выпустила меня на улицу. Вот только подружку мою, Гелу, с которой я там подружился, мне спасти не удалось. Её после «опыта» куда-то забрали. Так я её больше и не видел, и не знаю – жива ли. Иногда, как вспомню – такая тоска берёт. Ну а потом я уж сюда прибился, зима была, мороз, куда ж пойдёшь. Здесь и остался. А двор свой часто вспоминаю и родичей своих. Где-то они теперь! У-у-у …, – и он опять тихонько заскулил, почти засвистел.

- Вот, вот! У меня - тоже самое. Как вспомню про своих, да ещё ты такого понарассказывал, что хоть плачь. У-у-у …, – и Волк тоже присоединил свой голос к вою Черныша.

- Да вы что, ребятки? – забеспокоилась Ильинична. – Хотите, чтобы вас отсюда турнули, да и мне влетит. И так вчера тут ходил начальник станции, да ругался, что мы собак приваживаем, а люди в переходе по стенкам шарахаются, мол, от ваших кобелей. Так что давайте тишком, мальчики, – и она сунула им по бараночке, чем очень утешила две тоскующие собачьи души.

Времечко катилось к вечеру.

Теперь «метро» всё больше выплёвывало людей, и всё меньше заглатывало. Люди возвращались с рабочих мест в свои «спальные» районы. Усталые и озабоченные жизнью, которая в ближайшее время и не собиралась хоть как-то улучшиться, они торопились на «маршрутки» и автобусы, трамваи и электрички, чтобы продолжить своё движение к свитым гнёздам в утробах одинаковых серых панельных «многоэтажек».

Торопились, чтобы прихватить хнычущего ребёнка из сада, вывести одуревшего от желания пописать «домашнего» пса, успеть заскочить в магазинчик с недорогими продуктами, благо их теперь много пооткрывали ушлые «кавказцы», умеющие делать хорошие деньги при малых торговых площадях, но больших оборотах.

Торопились граждане огромной, но суматошно разворованной в период бурного построения демократического общества страны, торопились к ужину и телевизорам: кто в предвкушении просмотра сериалов, кто – футбольного матча, а кто - и «новостей» – этих тревожных сводок с места боевых действий как раз по поводу этого всё продолжающегося построения.

Волк с тихим ужасом следил за всё уплотняющимся потоком. Он вдруг осознал, какое количество людей передвигается по этому подземному ходу, именуемому «метро», и как трудно будет ему проникнуть туда незамеченным, а уж тем более куда-то ещё и уехать. Впервые за эти несколько дней он почувствовал неуверенность в своих действиях и своей правоте. От несмолкаемого гула, доносившегося из-за стеклянных дверей «метро», и сливающегося с человеческими голосами, Волка стало укачивать, и он мирно уплыл в свои собачьи сны.

Проснулся от того, что нос Черныша ввинчивался ему в бок.

- Ну, ты даёшь, друг, спишь как щенок, не добудишься тебя. Вставай, пойдём «паёк» добывать!

- Какой ещё «паёк»?

- Ха! Это у нас здесь Мильтон так еду обзывает, привык там у себя в милиции.

- А куда мы пойдём? Здесь же мусорных баков нет, косточку не добудешь.

- Ну, здесь-то конечно нет, если только кто из тёток угостит. А мы пойдём на улицу к палаткам, что возле перехода, там и мясо жарят, и кур и сосисками, которые ещё «горячими собаками» почему-то называются, торгуют. Там и недоест кто, а кто и просто угостит по доброте душевной. Айда!

И они отправились за добычей, как всегда и везде отправлялись и до сих пор отправляются дикие их братья. Только на заре человечества та самая добыча, норовила ускакать, убежать и уползти, а то ещё, чего доброго, и дорого продать свою жизнь, а посему и закалялись, и становились умнее и изворотливей дикие предки наших друзей.

Голодные годы выманили диких из своих тайных убежищ в лесу ли, в горах ли, степях ли и заставили прийти к человеку за едой, в виде платы за охрану стоянок человека и за совместную охоту. А может быть, это человек сам следовал за собакой и пользовался её добычей как деликатесом, устав от корений и ягод. И видимо собаке на Земле была уготована такая роль – стать преданным другом человеку, который, правда, сам не всегда бывает верным не только собакам, но и собственным собратьям.

Впрочем, наши друзья об этом не задумывались, они-то как раз уповали на те самые добрые струны, которые всё ещё звучали в некоторых человеческих сердцах.

И оказались правы. Те самые «бомжики», которых так искренне жалел Черныш за то, что их гоняет милиция из тёплого перехода, и поделились с такими же бездомными, как они, псами своей немудрёной закуской. А досталась она им за рублики, полученные за собранные бутылки, и за те денежки, которые некоторые сердобольные граждане бросали в страшно ободранные и дурно пахнущие кепочки и шапчонки этого пропащего люда.

И кто знает, почему они вот так пропадают по всей России. Почему так страшно и безостановочно пьют, пока Смерть, сама уже уставшая собирать их по всем городами и весям, не придёт и не заберёт их истерзанную всеми этими безобразиями жизни душу. Какой-то страшный исход из квартир, из семей, из нормального бытия человека, какой-то протест, который некоторые даже и не осознают, как оный, против этого нового, стремительно утверждающегося общества с диким социальным неравенством, совершенно непонятным выросшим почти при «коммунизме» простым людям.

Черныш с Волком, поев немного, посидели рядом со своими благодетелями, слушая их малопонятные, пьяненькие беседы, а затем спустились опять в переход, где людей, выходящих из стеклянных дверей стало значительно меньше – рабочий день закончился, а посему и суеты внутри уже не было.

Подскочил тот самый мелкий кобель, что встретил Волка вместе с Чернышом утром.

- И где вас носит? Мильтон уже два раза спрашивал! Счас ругаться будет. Пошли к нему, велел привести.

Волк забеспокоился, думая, что сейчас ему откажут в помощи и выставят из перехода, но Черныш успокоил его, сказав, что Мильтон – хоть и строг, но справедлив и хотя бы подскажет, что делать дальше.

Но всё оказалось ещё лучше.

- Ты, парень, один не пройдёшь - опыта нет, да и молод ещё. Вместе пойдём, провожу немного, однако.

Волк очень обрадовался. Он сам себе не смел признаться, что чертовски боится этой поездки, ведь даже по земле ещё ни на чём не ездил, не то, что – под землёй.

- Не егози! – Мильтон был собран и деловит. – Сейчас встанем около стеклянных дверей и будем смотреть. Когда народу станет совсем мало и вон мимо той тётки, что вниз в Метро пускает, почти никто уже проходить не будет, и она задремлет, то мы и пойдём. Только иди за мной хвост в хвост и вопросов не задавай.

И он направился к дверям, Волк только и успел кивнуть Чернышу напоследок башкой и тотчас пристроился за строгим провожатым.

Они не особенно долго сидели перед стеклянными дверями. Тётка в почти милицейском кителе слегка задремала после очередной порции выходивших людей, и они с Мильтоном бесшумно скользнув в почти уже закрывающиеся за последним в череде людей двери оказались внутри Метро.

Волка ошеломили волны яркого света и душные машинные, стальные запахи, которые заполняли всё пространство, вытянутое в длинную широкую трубу. Они стояли наверху лестницы, ступеньки которой сбегали вниз к началу этой трубы, на другом конце которой были точно такие же ступеньки и, видимо был такой же вход-выход, что и здесь. По обоим бокам тоннеля-трубы лежали рельсы, точно такие же, что и у железнодорожной платформы, недалеко от которой жил Волк, а посередине была, как бы, платформа, на которой стояли лавочки, и на них кое-где ещё сидели люди.

- Ну, чего встал! Сейчас кто-нибудь заметит, нужно быстро всё делать, – и сердитый Мильтон стал тихонько спускаться по лестнице вдоль стенки. – Хорошо, что у нас тут обычная лестница, а не эта «расчудесница», которая сама вниз бежит. Вот их опасайся: во-первых – около них тётки злющие стоят – не проберёшься, а во-вторых – на выходе с них лапы прищемливает, нужно суметь спрыгнуть. Ну что ты взвился! Не вздумай бежать – это всего лишь поезд приехал.

Оглушённый грохотом прибывшего поезда Волк испуганно шмыгнул за своим провожатым, который направился к скамейкам.

- Вот здесь и переждём, пока я дальше всё обмозгую, - бормотал Мильтон, укладываясь под скамейку. – Давай приземляйся рядом, не стой столбом, а то выпрут отсюда.

Волка слегка потрясывало от волнения, но он с интересом выглядывал из-под скамейки, что вызвало смех у сидящих на ней парня с девушкой.

- Что, ушастые, спать сюда пришли. Не бойтесь, не выдадим вас.

- Кто б боялся! Вас ещё, небось, сопливых, папа с мамой в Метро водили, а я уже в нём ездил, - ворчал Главнокомандующий. – Значит так, сынок, поезд вот по этим рельсам приедет, встанет, двери откроет, тут ты и двигай внутрь. В вагоне веди себя прилично, лучше пристройся около какой-нибудь женщины. Дальше будет много остановок и люди, которые войдут, подумают, что ты с ней и не выгонят тебя. А то ведь есть такие доброхоты: им невдомёк, что собака может по делам ехать, что и у неё своя жизнь идёт. И начинают: «Ой, бедненький, потерялся, куда ж ты от дома едешь, совсем заблудишься. Давай, давай выходи скорее!». И начинают выталкивать, или чего доброго ещё дежурному по станции сдают, а тот наружу-то и выволакивает. А там район чужой, и опять всё начинай сначала. Уразумел урок?

Волк очумело покивал башкой, мало, правда, чего соображая.

- Слушай дальше и не отвлекайся, успеешь ещё налюбоваться на подземелье это. Там в вагоне «голос» услышишь, он остановки объявляет. Вот как скажет «третьяковская», так готовься, как второй раз скажет, и поезд остановится, так и выходи из вагона и дуй за людьми, за ними наружу и выйдешь. А там до Кремля, где живут «члены правительства», как говорит твой Палыч, рукой подать. А уж как ты там дальше будешь – дело твоё. Обратно, если захочешь, так же доберёшься. Я с тобой не поеду – у меня тут, сам видел, хозяйство беспокойное, глаз да глаз нужен за всеми. Понял?

Волк ошарашено кивнул, понимая, что далее всё зависит от его решимости и везучести.

Вскочив в услужливо распахнувшиеся двери пригрохотавшего из тёмного тоннеля поезда, он оглядел сидящих на мягких сиденьях немногочисленных людей обоего пола и, выбрав наиболее, как ему показалось, старшую по возрасту, пристроился около её ног, правда, стараясь не задеть её, кто знает, вдруг она собак боится.

А тем временем проводивший поезд Мильтон вздохнул и побрёл к выходу, не особо уже таясь, так как дело было сделано.

- Езжай, Сынок, езжай, помоги тебе Собачий Бог!

Волк лежал на странном подрагивающем жёстком полу, а люди, и ехавшие с ним, и входившие на остановках, улыбались, глядя на него. А он думал, куда же заведёт его Дорога, и будут ли ему и дальше встречаться такие, по-доброму к нему расположенные его соплеменники. Уши его были настроены на слово «третьяковская», но человеческий голос, постоянно рассказывающий что-то пассажирам, пока этого не произносил, поэтому Волк даже дремать начал от ритмично укачивающего его стука колёс.

Наконец Волк уловил это странное слово и приготовился – стал перед дверями. Двери с шипеньем открылись, он выскочил и опять обомлел ….

Эта подземная станция была другая.

Несмотря на то, что народ уже давно в основной своей массе закончил работу и разъехался по своим «спальным районам», здесь бурлила жизнь: люди сновали туда-сюда, пересекаясь и сталкиваясь, некоторые, особенно молодые, подпирали спиной стены, дожидаясь друзей, и, дождавшись, все вместе радостно устремлялись к лестницам, едущим наверх. Устремлялись на поиски развлечений в недрах большого города. Люди постарше торопились в театры и рестораны, а кто и просто пройтись по паркам и бульварам.

Волк всего этого конечно не знал и не понимал, а поэтому просто оглушённый грохотом прибывающих и уезжающих поездов, гулом человеческих голосов, перекрывающихся громкими заявлениями по радио, сменяющимися переливчатой музыкой, он совершенно потерялся в этом многообразии впечатлений и не знал, что ему делать.

И опять ему показалось ненужной его поездка, и, тем более, невозможностью стала казаться сама встреча с предводителями людей.

Они, люди, понастроили вокруг столько всего, создали «метро», поезда и машины. Им не надо добывать еду, охотясь, но они не только сами живут в своей стае по-разному, но и по-разному относятся к живущим рядом с ними существам другого рода-племени.

- Что пёс задумался? – над ним склонилась немолодая женщина. – Ты как сюда попал? Вот сейчас тебя дежурная заметит, хорошо, если просто выставит наружу, а ну как «собачников» позовёт, ведь ясно же, что ты - бездомный. Пойдём, пойдём, я тебя выведу. Вот время настало, собаки уже приноровились в метро сами ездить, поумнели. Ну, пойдём, а то тебя здесь затопчут, а мне всё равно наверх нужно.

Волку женщина понравилась, при слове «собачники» он нервно вздрогнул и быстро пошёл за ней, хорошо понимая, что сам он не сможет разобраться в этих подземных лабиринтах, а ему уже хотелось на простор, под небо.

Движущаяся лестница ему не понравилась, и хотя рука женщины успокаивающе поглаживала его дыбящуюся страхом холку, лапы его тряслись мелкой знобкой дрожью, ему казалось, что это – большое живое существо, которое дышит, излучает тепло и подрагивает ребристой шкурой, на которой расположился Волк и большое количество людей.

Поэтому он с таким удовольствием вырвался наружу после недолгого препирательства его провожатой с бдительной тёткой в красной фуражке, которая кричала:

- Вот сейчас оштрафую, не положено таких собак в метро возить, да ещё без намордника, да без ошейника.

- Да это и не моя собака вовсе, я её просто вывела наверх, а то вдруг в тоннель убежит, - оправдывалась женщина. – Жаль пса, он - бездомный!

- Ага! Ну, все в метро норовят: и «бомжи», и собаки, и торговцы, и нищие, и цыгане вон совсем замучили, спасу нет.

Волк, держась поближе к женщине и опасаясь снующих кругом человеческих ног, с большой радостью выбрался из душного набитого людьми и запахами пространства на волю.

- Ну что пёс, куда ты теперь? И к себе я тебя не могу взять, живу вдвоём с кошкой Тусей в «коммуналке». За кошку и то соседи съедают …. Куда ты?

Но Волк уже и не слышал женщину, благодарно лизнув ей руку, он устремился по улице вперёд.

Улица была неширокой, дома – невысокие, но стояли плотно друг к другу без промежутков, вылезая на тротуар, отчего он казался совсем узким.

Люди шли по нему сплошным потоком, загоралась реклама, витрины магазинов расцвечивались зазывными надписями и товарами. Вплотную к тротуару скользили фыркающие, воняющими выхлопами разнообразные машины.

В общем, царила обычная для центра города круговерть в конце рабочего дня.

ИНСТИТУТСКИЕ

Волк потеряно брёл, лавируя между людьми. Уже хотелось есть и не понятно было, куда приткнуться, чтобы переночевать, так как неотвратимо надвигалась ночь.

Пёс прянул в переулок от взвизгнувших тормозов резко затормозившей машины и шмыгнул в какие то раскрывающиеся ворота, где его уже встретили оглушительным лаем упитанные лохматые псы и весело погнали по двору, стремясь наказать нарушителя вверенного им пространства и выдворить его обратно.

Но Волк всё-таки был не робкого десятка, да и вырос в стае на улице, а посему загнанный в угол квадратного двора, он развернулся и приготовился к отпору – терять ему было нечего, да и молодость своё брала: уже хотелось помериться силами, немного размяться, сказывалось напряжение последних дней.

И началось обычное, что и полагалось по «Собачьему Этикету»: шерсть на холке дыбом, зубы на предъявление, задние лапы поочерёдно остервенело скребут землю, затем обнюхивание при насторожённом сближении, чтобы убедиться, что ты не из их рода, затем «мёртвая» стойка и выжидание у кого первого сдадут нервы. Всё уже было проделано, и стойка явно затягивалась, Волк это чувствовал, но не хотел начинать первым, ведь это он вторгся на чужую территорию.

- Ну, ладно, что-то драться не хочется, только Полянская еду принесла, только наелись, да отдыхали, а тут тебя «собачьи черти» принесли. Может сам утопаешь, выход там! – кивнул на ворота весёлый лохматый, похожий на лайку светло-коричневого окраса пёс, явный предводитель небольшой сплочённой стаи.

- Нет! – Волк мотнул башкой. - Некуда идти, я - не из этого района, я на «Метро» приехал.

- На «Метр-о-о»! - с изумлением протянул Вожак, а за ним и все остальные загалдели.

Обстановка разрядилась. «Метро» они явно знали, но видимо внутри бывать не приходилось, а потому жгучий интерес вызывал этот пришелец, который мог что-то новое поведать им о мире людей, да и о своей жизни. После сытного ужина хотелось, как и всякому простому народу, неважно человечьему ли, собачьему ли, уж если не зрелищ, то хотя бы интересных былей, а ещё бы лучше небылиц.

Вожак сел на свой пушистый зад и скомандовал,

- Рассказывай что ли, а потом решим, что с тобой делать будем.

- Нет! – почему-то Волк осмелел и, пройдя такую дорогу, считал, что достоен более уважительного приёма. – Сначала дайте зажевать что-нибудь, а то пузо свело, неудобно было сильно объедать «тех, кто живёт в «метро». Их самих подкармливают.

И опять стая загалдела,

- «Те, кто живёт в «метро»! Он был у «тех, кто живёт в «метро». Как там у них, какие они?

Волк от изумления тоже плюхнулся на свой зад,

- Надо же, как им всё интересно, они, что ли, за ворота свои и не выглядывают вовсе, - подумал он.

- Ладно, тихо вы! – весело рявкнул Вожак. – Там у нас в запасе кость имеется, или ещё кой-чего?

- Имеется, имеется, счас притараним, – и два молодых кобеля умчались куда-то.

И уже через пять минут Волк деликатно обрабатывал сочную, вкусно пахнущую борщом большущую кость с остатками хрящей и мяса. Аккуратно разделав, сей деликатес, в собачьем понимании, и, высосав скользкие кусочки костного мозга, пес, облизнув углы рта, поблагодарил хозяев согласно «собачьему этикету»

- Спасибо Вам и пусть больше будет у Вас такой еды!

- Твои слова пусть сбудутся! Ну, рассказывай, – велел Вожак. И вся небольшая стая замерла в предвкушении удовольствия.

Волк вздохнул. Уже который раз за последние дни ему приходится рассказывать обо всём, что произошло с его стаей и с ним, но что делать. Гостеприимство обязывало.

Во время его рассказа стая и возмущалась, и сочувствовала, и негодовала, и удивлялась, а иногда некоторые из наиболее эмоциональных молодых даже подскакивали на месте и подвывали от избытка чувств.

- Да-а-а, - глубокомысленно протянул Вожак.- Ситуация у тебя, да и путешествие тоже …., - и он задумался. Стая смотрела на него.

- Мне бы в Кремль попасть, тут кругом улицы, по какой идти не знаю. Может, проводит кто? Сказали, что от «метро» недалеко. Я шёл, а тут - машина, я в ваши ворота и ломанулся. Не думал, что тут ваша территория.

- Да тут всё тоже поделено, как и у вас там. Там – «магазинные». Мы – «институтские», живём здесь уже давно, и отец мой жил, да и дед тоже. Институт тут всегда был.

- А что такое «институт»? – заинтересовался Волк.

- Ну, как тебе объяснить: ходят люди сюда, вон в это здание, работают, чего-то изучают, «лаборатории» там всякие, чего-то они пишут. А мы во дворе живём, охраняем, особенно вечером, шляется тут всякий народец, а порядок должен быть. Нас из столовки здешней подкармливают, да сотрудники кой-чего из дома приносят. Ты, давай заночуй у нас, а с утра решим, как с тобой быть.

Лёжа под навесом на куске старого линолеума, среди своих новых знакомых Волк думал о жизни и о своей Дороге.

Вот ведёт она его, сталкивает и с людьми, и с новыми друзьями. Столько нового он узнал за последние дни, столько всего увидел. Разве было бы всё это с ним, не случись такая беда с его семьёй. Вот и думай после этого, что не зря он один остался, не считая Тихоню, да Деда, но что с них взять. Видно уготовано ему было пройти Дорогу, дойти до конечной цели. И там, судя по обстоятельствам, либо решить свои проблемы и проблемы захвата людьми всё больших территорий, либо познать несправедливость этого мира и его благорасположенность к одним в ущерб другим.

Утренняя прохлада заставила Волка окончательно проснуться и изумиться обстановке вокруг себя. Просто во сне он опять видел своих и шкурой тоже ощущал знакомое тепло братьев, но, проснувшись, он увидел тоже братьев, но не по своему роду, а просто по виду, что, конечно, было тоже приятно - всё же не один.

Сидя в этом укромном уголке, он наблюдал, как спешат в главное здание сотрудники института, в основном люди зрелого и уж совсем немолодого возраста.

Молодёжь из стаи подбегала к некоторым спешащим на работу женщинам, радостно приветствуя их. Те наклонялись над своими подопечными, гладили по голове, почёсывали за ушами, называя разными ласковыми кличками, быстро совали в молодые прожорливые пасти всякие вкусности, принесённые из дома, и спешили на свои рабочие места.

Спешили, конечно, больше по многолетней привычке, а не во славу Труда, оплата которого, совместимая с широко разрекламированной всё время повышающейся пенсией, всё-таки давала возможность выживать этой значительно поредевшей армии научных сотрудников.

О! Этот институт, как, впрочем, и многие бывшие «шарашки» и «кабэшки», разбросанные по всем городам и весям России, а лучше сказать по всему бывшему СССР, знавал и лучшие, и худшие времена.

Лучшие отличались хоть и небольшой зарплатой, но стабильностью не только в знаменитые «застойные» времена, но даже во времена перестройки и прочих демократических потрясений. Худшие - это когда молодые и перспективные «мозги», соблазнённые вдруг открывшимися почти воротами в «капитализм с человеческим лицом», или просто уверовавшие в то, что только «Запад нам поможет» стали утекать-уплывать в лучшую жизнь. И жизнь эта иногда действительно была удачной на том самом Западе или даже здесь, на Востоке, но уже в Зоне риска и под крышей криминала.

Вот тогда и захирел, и обезлюдил этот некогда перспективный головной институт, гремевший на весь Союз своими открытиями, методиками и диссертациями, своими кандидатами и профессорами.

А тут ещё и директор этого института решил поиграть в коммерсанта и вложил все выделенные государством деньги в какой-то якобы перспективный банк, что ему присоветовали доброхоты, видимо умасленные хорошим кушем от этого банка. Надеялся директор прокрутить эти денежки, да заработать и на ремонт института, и на ремонт своей дачки.

Ан, не вышло! Лопнул банк, смылись его руководители вместе с деньгами. Пришлось и Директору срочно уехать в длительную загранкомандировку, подальше от проверяющих комиссий, от «налоговой» и, главное, от своих подчинённых, которые продолжали старательно работать и почему-то хотели ещё и получать свою зарплату, которую уже давно и также старательно прогуливал-пропивал Вор-Управляющий тем самым банком где-нибудь на Гаваях.

Так и не дождались они этой зарплаты и «ушли» их всех в отпуска за свой счёт, хотя какой «счёт» был у всех этих МэНэ-э-Сов и техников! За годы Советской власти на их нищенскую зарплату можно было только выживать от аванса до зарплаты.

Но худо-бедно жили, имели дачки-скворечники на 6-ти сотках какой-нибудь «неудобной» подмосковной земли, ездили туда на электричках, а кто-то - и на «запорожцах», а ещё кто-то, ого-го, - и на «жигулях». Выращивали в тепличках огурцы с помидорами, жарили шашлыки и вечерами пели после доброй порции «Столичной» под старенькие гитары «как здорово, что все мы здесь сегодня собрались …».

Верили, что всё ещё впереди: и массовое прозрение народа, оглушённого трескучими советскими лозунгами, и Новый прогрессивный Правитель, который разбередит эту сонную, опухшую от пьянства страну.

Ведь они думали, что всё дело в личности, которая стоит у руля. И если это личность - относительно молодая и умеет ясно выражать свои, ну или хотя бы чужие мысли, и понимает чаяния простого народа, а не только своих приближённых подголосков, то всё будет в порядке в этой огромной, вальяжно раскинувшейся на земном шарике державе.

Ведь это их предки создали всё, что имелось у этой страны, и перешло по наследству к ним, а они теперь преумножают, строя гиганты-электростанции, гиганты-заводы и вытягивая нитку знаменитого БАМа.

И неважно, на каком ты месте это всё «преумножаешь». Твой труд – это твой вклад в общее дело. А потому и ездили по разнорядке и на осеннюю уборку овощей в обезлюдившие колхозы, и, создав стройотряд, отправлялись возводить коровники или дома в рабочих посёлках (за это ведь ещё и платили помимо зарплаты, а это было вообще просто «супер», как теперь говорят).

А ещё были «субботники», «воскресники», «добровольные дружины» и прочая атрибутика ускоренного построения «коммунизма».

Всё было стабильно. И даже ропот в «курилках» и на кухнях: « вот, дескать, «застой», правители в маразме, свободы слова нет, люд спивается, солженицынский «Архипелаг» по «голосу» такое вскрывает, Высоцкий в своих песнях про такое поёт, а Жванецкого вчера слушал, такое высмеивает, что ….».

А дальше мечтательно говорили о переменах, но только говорили, потому как думалось, что ведь вот - социализм, ну пусть с искажениями, но ведь построили, а что до сих пор не получилось с коммунизмом, который обещал Хрущёв, так это из-за правителей – не туда правят, а поэтому всё дело в них.

Извечная тоска российского люда по доброму, умному и справедливому батюшке-царю.

Но вот грянуло - намолили: и Царя-соловья с «байками», и «демократиков-шалунишек» c идеей за 500 дней великую разметавшуюся в сонной одури державу мгновенно разбудить, деньжонки припрятанные по сберкассам и «чулкам» у народа изъять, якобы для построения демократического общества, а взамен плохо разбирающимся в хитросплетениях экономики, национализации и приватизации гражданам вручить (слово-то какое звучное и, главное, этим простым гражданам и вовсе непонятное) «Ваучер».

А дальше и вовсе бедлам начался (зачем тогда давали?) – опять же всё забрали в разные фонды, и оказались почти все граждане Великой страны у того самого корыта, только более разбитого.

И лишь отдельные представители Великой страны оказались «самее» других и по странному стечению обстоятельств будучи в нужное время в нужных местах, то бишь на своих руководящих местах, они-то и прикарманили всё, что можно было отхватить от этого разделанного пирога-государства.

И началось, и посыпалось: каждый следующий правитель, клеймил предыдущего и проводил свою политику, сменялись программы, бюджеты, депутаты разных Дум, проходили выборы, референдумы, подкрался «дефолт», окончательно сожрав остатки накоплений у не слишком прозорливых граждан и похоронив мечту только начавшего зарождаться среднего класса о карьере и богатстве.

Ого, как углубились мы в эти дебри и политики, и социологии, и истории. И зачем это всё нашему Волку. Он видит только то, что видит: людей, идущих на свои привычные рабочие места, людей, живущих по своим законам, и это он понимает, так как он сам живёт по своим собачьим законам.

Волк решил походить по двору и поинтересоваться, как живёт стая «институтских» среди этих стоящих на приколе машин - и грузовых, и легковых, среди множества подсобок, каких-то сваленных ящиков, куч металлолома и просто мусорных баков, полных всяких бумажных отходов.

Вожак наблюдал за гостем на расстоянии, и лишь когда тот приблизился к одиноко стоящему на солнышке у стены большому ящику, больше напоминавшему будку, заботливо кем-то оббитую для тепла толем, он приблизился и заявил.

- Э, парень, не тревожь Бабушку, болеет она!

- Что, старая совсем? - Волк чтил пожилых и уважал их мудрость. - Наш Дед тоже болеет от старости.

- Да нет! Какая-то сволочь её палкой по голове огрела, когда она порядок наводила – на территорию нашу чужих не пускала. Вот с тех пор и слепнуть начала, и глохнет постепенно, а, самое главное, всё ей теперь уже неинтересно.

- Ну и кому чего неинтересно! – из будки показалась большая полу-седая полу-рыжая голова со свалявшейся около ушей богатой шерстью, как жабо окаймляющей эту голову. - Всё я слышу, только шумит в ушах здорово, а вместо глаз – так нос имеется, пока работает, да вон внучата по всему двору снуют, всё видят, всё мне пересказывают! Вот и про гостя нашего всё знаю. Хорошо, что по Дороге пошёл - она учит. Вот только в Кремль пройти трудно, там Стена – красная из кирпичей и высокая, а там где проходы есть, там солдаты стоят и внутрь не пускают и нас, собак, и всяких людишек незнатных.

- И зачем такая стена, чего они, Члены Правительства, народа своего боятся что ли? – Вожак вместе с Волком заинтересовались таким положением дел.

- А чего ж его не бояться? Вон сколько рьяных воду баламутят, да порядок не соблюдают. На охраняемую территорию норовят без пропуска проникнуть, нет, чтобы заранее его заказать по всей форме, как положено и ….

- Баушка, баушка! Мы про Кремль спрашиваем, а не про наш «институт». И чего ты опять завелась, мы того придурка, что тебя обидел, уже проучили – штаны новые пошёл покупать. Подумаешь, «крутой» какой нашёлся! Кричал тут: «Да я ваш вшивый институт вместе с пархатыми «жидами», что в нём ещё остались, куплю и вместо научно-вонючих лабораторий офисов понаделаю! Ишь, меня не пускают, да тут вокруг уже вся земля моя!». Ведь он же – не Директор. Что ещё за прыщ такой выискался?!

- Ох, внучёк, не нравится мне всё это. Время нынче смутное, перевёрнутое, ранее-то всё благостнее было, жили себе и жили. Каждый место своё знал и поперёк начальства никуда не лез. А сейчас вон уже сколько в «институте» народу разного появилось, какие-то «фирмы» образовались, занимают целые этажи, а персонал у них на таких машинах ездит, что нашему Директору и не снились. Нет, не к добру всё это, не к добру ….

- Да ладно, баушка, мы про Кремль говорили. Ты-то там внутри бывала? Как там, что за стенкой этой «Члены Правительства» в больших домах живут, весело у них там?

- А кто их знает, внучек, мы и раньше туда не вхожи были, да и теперь, думаю, туда не пройдёшь. Охрана там как стояла, так и стоять будет. Там только, говорят, главный все время меняется, ну который над всеми поставлен, а те, что вокруг него, которые не очень главные, ну вроде как наши зав. отделами, тех просто с места на место переставляют.

- А кто главного-то самого назначает? Кто за него в ответе, если он, что не так сделает? - Это как раз и волновало Волка больше всего. Этого-то он и добивался - высшей справедливости.

Но это именно и смутило старую, умудрённую жизнью служительницу порядка. Ответа на этот вопрос она не знала. Вот был Директор Института и был! Уж сколько лет, уже тоже, как и она, старый стал, но кем он был поставлен и кто главнее его - она не знала. И поэтому разозлилась на этого пришлого сосунка. Вот бегают такие по разным Дорогам устоявшегося по всем законам Мира, задают свои нелепые вопросы, смущают неокрепшие умы, ищут ответа на вечный вопрос «Кто виноват?»

О, человечий и собачий Боги! Вряд ли эта старая собачья бабушка читала Чернышевского. Просто у мудрых мира сего мысли сходятся. (Пр. автора).

- Кто назначает, кто в ответе! – ворчала старушка, кряхтя забираясь в свою конурку. – Вот поди к нему, да и выпытай. Авось тебе лично и доложит, такому умному. Ну, вас! Спать я пошла.

- И чего она разозлилась? – Волк был в смущении. – Я ведь просто спросил.

- Да не бери ты в голову, она просто по-новому уже ничего и не знает, да ей это и не нравится, всё старые деньки вспоминает ….

- Да, вспоминаю и буду вспоминать. Порядок был, все начальников слушали, все на работу ходили, всем аванс и зарплату вовремя выдавали и в отпуск по графику отпускали, всем …, - ворчливый голос доносился из будки.

- Во, видишь!

- Да, - расстроился Волк. – Кто же мне про Дорогу расскажет, что к Кремлю ведёт, ты же вот не знаешь.

- А ему и знать не положено, ему положено вверенную территорию охранять и без пропуска не пускать, - опять донёсся ворчливый голос. - А тебе, раз уж неймётся Дорогу топтать, за ворота нужно и направо через два моста, что через речку, а потом по улице, что вверх поднимается, до стены красной, за которой Кремль стоит, и добежишь. А уж дальше там разберёшься. Смотри только, чтобы тебе там уши-то не надрали, правдалюбец! И чего этим молодым не хватает, жили бы себе и …., - ворчанье постепенно перешло в храп.

- Ну, всё уснула старая. Пойдёшь что ли в Кремль этот? – Вожак посмотрел заинтересованно на Волка.

- Пойду, куда ж ещё идти, кто за все безобразия у этих людей отвечает. Главный конечно, да помощнички его, – и Волк решительно направился к воротам.

- Помоги тебе Собачий Бог! – Крикнул ему вслед Вожак и занялся своими прямыми обязанностями: с большим достоинством, не спеша, через весь двор проводил до входа в Институт каких-то важных посетителей, а может и не важных, кто их теперь разберёт – у всех машины, у всех телефоны. Вот только то, что это – не научные работники, он знал точно.

КНЫШ

Выскочив за большие чугунные ворота, отлитые ещё в «сталинские» тяжеловесные времена, Волк не надолго остановился, чтобы определиться с Дорогой, и затем, резко свернув направо, как подсказала ему старая ворчунья, помчался по небольшой улице ведущей к мосту, через небольшую речку, а далее выбежал на мост, перекинутый через большую реку.

Тут ему стало не по себе от высоты и одновременно от чувства восторга своего пребывания на этом месте.

И опять величие людей, создавших метро и железную дорогу и строивших высокие жилые коробки и мосты на такой вот высоте, смутило Волка и сделало его неуверенным.

Он думал о том, что вся сила у них, у людей. А сильный, если он – не великодушен, то может быть и жестким, и безразличным к нуждам более слабых. Это-то и беспокоило Волка, но, отряхнувшись от этих крамольных мыслей, он перешёл мост и, пробежав немного вверх, через какое-то время оказался у той самой вожделенной стены, выложенной из тёмно-красного кирпича.

- Надо же какое ограждение поставили, и не видать ничего. Где там за ним Кремль этот стоит? Куда соваться-то? – И он потрусил вдоль стены по ровной асфальтовой ухоженной дорожке, по бокам которой красовался газон с привлекательной зелёной травкой, которую тут же Волк и пометил, отметив, правда, что собаками почти не пахло. Это очень смутило и несколько поколебало его уверенность. Но отступать было поздно, да и не в его правилах.

Был конец рабочей недели и начало бабьего лета. После дождливых и серых дней вдруг выглянуло радостное солнышко, и народ устремился на улицу, на прогулку. Особенно повезло гостям этого города, они находились в самом сердце Большого Российского Государства, и перед ними на фоне голубого неба виднелись Кремлёвские башни и купола собора Василия Блаженного, залитые осенним нежным солнцем.

Из большого туристического автобуса высыпалась группа японских туристов, которые радостно устремились с фотоаппаратами и кинокамерами к одиноко бредущему вдоль кремлёвской стены вверх по Васильевскому спуску большому беспородному псу. Картина действительно была странная, и хотелось её запечатлеть.

Волку, правда, было не по себе от такого внимания. Он щурился от солнца, но старался вести себя тактично: не рычал и не гавкал зря, но и не подобострастничал, как некоторые.

- Спросить бы, где у них тут ворота, может удастся договориться с охраной, только чего-то эти странные лопочут не по-людски, и как им растолкуешь, - Волк, вежливо помахав хвостом, побрёл дальше.

Какая-то странная весёлая компания гуляла тоже вдоль стены: парень и девушка в красивом платье, подбросив вверх голубей, устремившихся в прозрачную синеву стрелами с белым опереньем, радостно рассмеялись, и к ним с возгласами «горько, горько!» стали подходить другие люди.

Волк увязался за ними. Видимо от разливавшегося вокруг этой компании веселья и радости ему тоже стало хорошо, и он даже пытался угоститься напитком из пластмассового стаканчика, который они ему предложили, но тот был шипучим и кислым и ему не понравился. Зато он млел от прикосновения ласковой руки девушки в нарядном светлом платье и внимательно прислушивался к её нежному голосу.

- Ну вот, пёс ты и на свадьбе погулял. Что же ты тут делаешь? Как он сюда вообще попал. Неужели тут где-нибудь живёт, как вы думаете? - девушка явно забеспокоилась.

- Вот правильно! – радостно гавкнул Волк. - Давай возьми меня с собой, ведь наверняка вы, такие красивые и хорошо одетые, там, за стенкой, в Кремле, и живёте, а сюда просто погулять вышли. – И он, радостно лая, закружился вокруг смеющихся людей.

- Видишь, Таня, на твоей свадьбе даже собака танцует. Угостите пса конфеткой! Да не беспокойся ты о нём, живёт же он где-то, а сюда на экскурсию заявился, не все ж туристам тут шастать, и братьям нашим меньшим тоже культурный уровень повышать нужно. Давайте по машинам, в ресторан пора!

Волк, дожёвывая конфету, с грустью смотрел, как развесёлая компания грузится в нарядные машины, и понимал, что они уезжают, а ему нужно топать дальше и искать ворота.

Что-то не получалось у него пока ничего. Он брёл по очень неудобным булыжникам, устилавшим огромную, по его меркам, площадь («вон сколько места зря пропадает, а им именно на нашей территории строить нужно» – думалось ему).

Люди по-прежнему веселились, глядя на него, и мигали вспышками фотоаппаратов. Свернув в сквер, он с облегчением вздохнул: во-первых - идти стало удобнее по родному-то асфальту, во-вторых - запахло, потянуло едой от стоящих киосков. И опять же хорошо, что вот она, стеночка-то красная, рядышком, только уж очень она здесь высокой оказалась.

Волк задирал голову и видел, как стройные башни, заделанные в стену, подпирают осеннее прозрачное небо, как высятся за этим сплошным ограждением красивые терема, совсем непохожие на те, одинаковосерые многоглазые коробки, которых так много там, где он живёт.

- И правильно! – думал он. – В таких домах и должны, видимо, проживать Главные над людьми. У собак ведь тоже Вожакам - почёт и уважение.

И невдомёк было любознательному молодому, что последний из череды действительно преемственных правителей Руси, который бывал в этом сказочном Кремле, выстроенным талантливыми древними зодчими, давно уже трагически погиб вместе со всей своей несчастной семьёй от рук фанатиков-революционеров в далёком сибирском городе.

И, тем более, не мог знать Волк, что эти и многие другие жертвы, принесённые во славу новой религии масс - Социализма, так и не насытили её прожорливых богов. Они, эти боги, требовали всё более новых и страшных жертв, но уже во имя Коммунизма – религии, ещё более утопической, и манящей не очень-то просвещённые массы своим беспредельным равенством во всём, что касалось сторон жизни этих самых масс.

Не мог знать Волк, что было время, когда и вовсе обыкновенные люди жили в этих домах и даже в башнях, правда, совсем недолго. Просто Новая Власть неожиданно, даже для самой себя, осилившая Старую поселилась в Кремле и окружила себя нужными ей людьми, а заодно и их домочадцами.

Волк не мог знать и про все потрясения, постигшие страну, на пространстве которой ему довелось родиться и жить, и про не всегда законную смену власти правящих социалистических вождей.

Вот они-то по очереди и правили страной, неустанно трудясь за этой плотной красной, кирпичной стеной. А по другую сторону этой стены со своими тяготами жизни оставался народ, ропот и жалобы которого по поводу всё не сбывающегося Светлого Будущего, обещанного ещё на заре кровавой революции её фанатиками, так и не достигали высочайших ушей.

Но они, вожди, работали: заседали, собирали совещания и пленумы, издавали приказы и указы, награждали особо отличившихся, по их мнению, и карали неугодных, иногда очень жестоко. В общем, жили своей жизнью.

Вдоль такой разделительной зоны Волк и брёл, изредка останавливаясь около жующих всякие вкусности людей, очень хотелось есть, и он надеялся на подачку. Тут ему и задарили кусок пирожка с мясом и куриных косточек, которые он с удовольствием погрыз, лёжа прямо около стены под большим, старым деревом. Половина дня уже откатывалась в прошлое, и солнышко, сегодня щедрое на прощальное тепло и ласку, пригрело и убаюкало уставшего пса, голова которого была полна впечатлениями.

Сколько он проспал, было ему неизвестно, но прохлада разбудила его. Солнце уже давно село, и зажглись фонари. Народ в сквере по-прежнему гулял и веселился, только больше стало молодых и шумных компаний, да громче играла музыка. Пёс потянулся, разминая сонное тело, и побрёл опять вдоль стены дальше.

- Ну, где-то же тут должен быть вход в этот «санаторий», - ворчал Волк.

Наконец сквер закончился, и он увидел въезд внутрь под большой башней из такого же тёмно-красного кирпича, как и стена. Он радостно бросился туда.

Но тут раздались оглушительные вопли автомобильных сирен и мимо, прянувшего в испуге в сторону пса, пронеслась вереница сверкающих машин.

Они, почти не сбавляя скорости, вкатились под арку возвышающейся башни и тут же исчезли в недрах «Кремлевского Санатория». Ошеломлённый пёс бросился было проскочить мимо застывших в почтительном столбняке караульных, но те уже вышли из своего состояния стояния по стойке «смирно» перед сильными мира сего и, смеясь, шуганули пса от ворот.

Расстроившись, он расположился недалеко от ворот и принялся наблюдать за объектом. Темнело быстро, так как осень уже не только тронула листья своей любимой жёлтой краской, но и сократила деньки. Нужно было что-то решать.

Вдруг в сквере неподалёку от ларька, где продавались горячие сосиски, он увидел весёлого пса, выпрашивающего недоеденные куски у покупателей. Пёс был ростом с Волка, гладкошерстный, обыкновенной дворовой стати, буро-серого окраса, с висячими ушами и помахивающим в обе стороны от избытка чувств хвостом.

Попрошайничал он замечательным образом: кружился за своим хвостом, игриво припадал на задние лапы и высоко подскакивал за брошенными ему кусками. Народ смеялся от души и конечно делился едой с таким артистом. Волк даже пасть открыл от изумления. Затем решительно направился к собрату.

- Хорошей добычи тебе! – с чувством иронии произнёс он ритуальную фразу.

- Кто! Что! – заметался тот, затем закашлялся, поперхнувшись. – Вот, чудило, ну кто так пугает? Ты чё, в самом деле!

- Да, я-то в порядке, а вот ты чего это так перед людьми выкобениваешься, вроде не инвалид, не старый, да не дитё малолетнее, что так уж за еду пластаешься?

- Ой-ё-ё-й! Какие мы правильные, какие мы слова по Этикету знаем! И откуда ты такой взялся? Тебя как сюда занесло, здесь - моя территория! – и он, угрожающе нагнув голову, двинулся в сторону Волка.

Но Волк и не думал отступать. Он уже ничего не боялся, да и подраться хотелось, как всякому молодому псу, у которого играла кровь от избытка чувств и сил. И они, сцепившись, покатились по жёлто-бурому песку аллеи парка.

Однако оба не издавали особых звуков, кроме весёлого приглушённого рычания, которое должно было означать: «Ну, ладно уж, задам тебе трёпку, просто так, чтоб не задавался. Эх! Хорошо дерёмся! На вот тебе ещё! На! Ага, получил. Ой-ёй, ухо чуть не откусил, ну, счас ….». И так далее ….

Люди с интересом наблюдали за этой дракой, больше напоминавшей игру двух весёлых друзей. Наконец клубок, имеющий два хвоста, две головы и множество лап, распался на составляющих его две собачьи единицы, которые, тяжело дыша, улеглись на небольшом расстоянии друг от друга и принялись приводить себя в порядок, изредка переругиваясь негромким, коротким лаем.

- Ты, слышь, «воспитанный», громко-то не лайся, тут люди отдыхают, а то и меня из-за тебя отсюда погонят, - местный пёс яростно вылизывался и продолжал. – И чего ты сюда припёрся? Тут собак-то и не бывает почти, если только люди с собой приведут, да и то редко.

- А ты что - тут командуешь, что ли? Ну, где твоя стая, где? – поддразнивал Волк своего противника.

- Ст-а-я! – изумился тот. – Какая стая! Я тут уже давно. Помню, жил когда-то в подвале дома недалеко отсюда. Там ещё кочегарка была. Дом старый был, потом его разломали, а на его месте здоровенную такую «дуру» стеклянную построили и назвали «бизнес-центр». А всех жителей - вон, на окраину города. Знаешь, как старики уезжать не хотели, бабушки наши, что нам еду носили. Сядут около подъезда на скамеечку и плачут, всю свою жизнь вспоминают, что в этом доме у них прошла. Многие так и говорили: «Пусть бы бог прибрал пораньше, чтоб никуда не переезжать. Там-то уж точно не выживу, никто из родных, да знакомых в такую даль ко мне и не выберется». Во, как!

- Да! – Волку стало тоскливо, он вспомнил своё разорённое логово. – Ты, того, уж не обижайся на меня. Это я от без надёги зарвался.

- Да, ладно! Хорошо побуцкались, косточки размяли, а то я уже и забыл как это здорово. Меня Кнышем звать, а тебя как? И чего ты тут забыл в этом самом месте?

- Ой, слушай, так надоело за эти дни всё всем рассказывать. Каждый раз опять всё переживать ….

- Во, даёт! Так это ж жизнь - если что происходит, если бороться надо или кого слабого защищать. А иначе для чего небо коптить? Что только для того, чтобы брюхо набить, или на солнышке выспаться. Это всё для щенков малых, да для стариков слабых. А нормальный пёс должен дело своё знать, если конечно он – не трус и не слабак. Да ты, я погляжу, к таким не относишься.

- Да нет, что ты, просто пока не знаю, как быть, Я – Волк …. - и он опять занялся пересказом своих похождений и бед.

Его собеседник слушал внимательно и с большим интересом, изредка почёсываясь, но не перебивал. После окончания рассказа он задумчиво покачал башкой.

- Да, братан, задачка у тебя практически не выполнима. Ну, пройти туда за стенку можно, а дальше-то что? Там тоже строений уйма и народу полно. Как же понять, где он этот главный, от которого всё зависит. И ещё как говорить-то с ним? Он же по-нашему, а ты по-ихнему ни бум-бум! Да, задачка-а-а …., - протянул он недоумённо.

Волк и сам всё более начинал понимать, что из его затеи вряд ли что получится, да уж очень не хотелось сдаваться, тем более, когда цель так близка.

- Понимаешь, своих ты уже вряд ли найдёшь. Тебе правильно этот, «который из метро» сказал. Город большой, мало ли куда их свезли. Ты не поверишь, но люди сами вечно теряются. Некоторые, правда, потом находятся, а другие так с концами. Вот тут в сквере памятник есть, называется «Неизвестному солдату». Так вот к нему часто люди идут, а по весне - так толпой с оркестром. Старики приходят, все - в значках, орденами называются. Потом всякие военные в формах. Женщины некоторые плачут. Никто ж не знает, кто там похоронен, каждый про своего, родного или знакомого, который потерялся, думает. У них, у людей между собой война когда-то была, ещё нас с тобой, да наших дедов не было. Вот тогда их, людей, много погибло, а некоторые просто пропали. Говорят, лет пять дрались и машинами, и самолётами, и кораблями.

- Пять лет! Так это ж почти пол-жизни, - Волк изумился. Ему, который два года живёт под этим небом, такой срок казался вечностью. – И чего они быстрее что ли разобраться не могли! Ну надавали бы как следует тем, кто задирался, а то, ты говоришь, много народа угробили. Вожак у них видно плохой был, не научил как правильно.

- Да, уж! Говорят тогда такой правитель был, что своих же и гробил. Наказывал за всё, за что только можно.

- И что? Убивал что ли? А они чего терпели! Либо драться нужно было, либо бежать! – Волк разъярился. Ох, и не любил он несправедливость. -

Убивал. Ну не сам конечно, а приказания отдавал своим приближенным. Ещё, рассказывали, в «лагеря» по его велению людей отправляли на много лет.

- А куда это в «лагеря»? Далеко?

- Далеко. На поездах по несколько дней ехали, а там - холодно, зима лютая, а сараи, в которых людей держали, - дырявые. И работали они там целыми днями в лесу, на морозе. А у них ведь шерсти нет, как у нас, а одежонка-то казённая разве согреет. Вот они и мёрли от холода, голода и болезней. Редко, кто до свободы доживал.

- Во, душегуб, вожак у них! И чего они его не перевыбрали?

- Да ты погоди, справедливец. Его подручные с его одобрения ещё и со щенками, тьфу, с детьми этих лагерных тоже расправлялись: которых постарше – опять же в лагеря, а которых помладше - в приюты, и велели, чтоб от родителей своих отказывались.

- Как это отказывались? Разве ж это можно! Вон по нашему Этикету – «родителей чтить нужно, род свой продолжать и в старости родителей без защиты и кормёжки не бросать», а они отказаться требовали. И чему эти изуверы детей учили! Предательству с малых лет. И чему эти дети в будущем своих детей научат? – Волку стало жутковато, как только он представил, как будет множиться зло на Земле.

- Да, правильно говоришь! Вон, видать у людей-то потому до сих дней жизнь и неспокойная: то стреляют, то шагают, то толпой туда-сюда бегают. То в этом Кремле один правитель, то другой. И всё никак не утихомирятся. Я вот тут уже давно всё это наблюдаю, привык.

- И что мне теперь и не пытаться туда пройти? Думаешь, не получится с вожаком ихним, новым, договориться, чтобы дома на нашей земле «санаторной» не строили, и нас не прогоняли, да родных моих вернули.

- Ну, ты и вопросики приготовил! Как же они строить не будут, это же – лю-ю-ди! Они всё время чего-то строят. Вон, гляди, дом у них тут недавно сгорел большой – «манеж» назывался. Так понаехали всякие машины, строители, и вон, видишь, строят точно такой же. Я знаю, мой знакомый там у них живёт, вроде как сторожит. Так что и не надейся, что не будут дело своё делать.

- И что же теперь - всё им, людям, принадлежит! Нужно же и делиться. Мы же тоже для чего-то на свет появляемся. Я думаю, что у всех есть своё предназначение, - Волк завёлся.

Как всем молодым, ему хотелось бы точно знать своё место в жизни и путь для достижения этого.

Он ещё не знал, что некоторые всю жизнь ищут этот путь и это место. И не все находят смысл своего появления на Земле, и уходят, так и не успокоившись на этот счёт.

Но всё-таки есть и счастливчики: кому-то повезло, и он интуитивно вышел на дело своей жизни, которое совпало с желаниями его души, кто-то просто продолжил традицию своего клана и передал своим потомкам, а сам ушёл в иной мир успокоенным, что все продолжается.

Волк пока не знал всего этого, но после происшедших событий его неспокойная душа металась в поисках справедливости и начинала постигать философию жизни.

Так часто бывает: живёт себе молодое существо, радуется всем прелестям бытия, бездумно потребляет всё, что ему нужно. И вдруг, какая либо беда – болезнь или лишение свободы, или смерть близких потрясают его до глубины неискушённой душонки, и начинается процесс преобразования. А вот уже в какую сторону – зависит от …. А кто его знает от чего это зависит! Может Человечий Бог, может Собачий, может быть знает об этом кто-то совсем недоступный нашему пониманию.

- Предназначенье! – Кныш изумился. Что-то он не задумывался над этим. Так жил себе и жил. Иной раз и холодно было, и голодно, и переспать негде было, а иногда всё было просто в ажуре, и с людьми вроде ладил. Как-то вроде и в стае не жил, но и к людям не прибился, как некоторые. Нрава он был лёгкого, весёлого, собачьим дамам нравился, «кнышат» успел наплодить достаточно. Так может в этом его предназначенье. Хотя он что ли один такой производитель собачьего рода.

- Слушай, что-то ты меня совсем заморочил. Молод ты ещё, не хлебнул лиха. Вот поборешься с жизнью-то, тогда и разберёшься, – Кныш поскрёб в задумчивости задней лапой за ухом. – Хотя я вот хлебнул, но чегой-то про это самое своё предназначенье ничего придумать не могу, – он с надеждой уставился на Волка. – А может роль моя такая, что я тебя в Кремль проведу, а?

- Это ты здорово понял, - обрадовался Волк. – Ты меня проведи, там, на месте, разберёмся, что делать.

- Замётано! Только сегодня уже не получится, ночью там делать нечего: охрана ходит, иной раз и с овчарюгами, а с ними лучше и не сталкиваться – не договоришься. Они за сытный харч от преданности аж друг друга порвать готовы. Во, служаки! Только я им не завидую: спят-то либо в клетках, либо на привязи. Никакой свободы – подневольные души.

- Да, - согласился Волк. – Хотя может быть они к людям так привязаны, или предназначенье у них такое.

- Ну, заладил – «предназначенье, предназначенье». Короче, туда пойдём рано утром. Видишь ворота большие железные в башне. Она «Боровицкой» зовётся. Через эти ворота машины разные проезжают, особенно по утру, ну везут всё туда - еду, питьё, барахло нужное, людей, которые там работают. Охранники ворота эти иногда и не закрывают, просто стоят около и караулят, чтобы никто без пропуска не совался. Вот здесь и будем проходить, а больше нигде и нельзя, стена сплошняком идёт, а другие ворота совсем заперты. Так что сейчас к другу моему пойдём, что на стройке, у него и заночуем, заодно познакомлю

.
МАНЕЖ

Два разномастных пса бодро направились к ограде сада, пролезли сквозь железные разогнутые прутья и оказались у вагончиков строителей, что появились здесь после великого пожара. На них с угрожающим лаем охранного значения вылетел огромный лохматый черной масти кобель, вот только лапы были слегка коротковаты для такого туловища, зато башка была что надо, да и выражение морды тоже.

- Кто? Что? Стоять! – взревел этот молодцеватый, полный служебного рвения, сторож, тесня к ограде изумлённого Волка, который уже приготовился к драке.

- Ша, Манеж, свои! – Кныш прыжком встал между ними. – Уймись! Это мой приятель, вот к тебе знакомиться привёл.

- Ну, раз приятель, то проходи, но запомни: когда тебя представить должны, то ты вторым обязан идти, а то лезешь внаглую, так и схлопотать недолго.

- Да я знаю Этикет, вот только тут - ограда, я еле протиснулся, хотел за Кнышем встать, а Вы уже - тут, как тут, хорошая у Вас реакция, - бормотал ошарашеный Волк.

- Ну, ещё бы! Других в «сторожах» и не держат. А ты откуда такой? У нас здесь кроме «домашних», да ещё иногда по ночам «патрульных», собак не бывает, кроме нас с Кнышем.

- Сейчас, Манеж, мы тебе всё расскажем, только сначала скажи, твои строители все разошлись, приставать не будут? - Кныш явно не любил благодетелей Манежа.

- Да всё в порядке, Кореш! Идёмте. Сегодня Молдаванин дежурит, он – мужик свойский, ругать не станет. А вы надолго?

- Нам до утра где-то побыть нужно, а то в сквере уже по ночам сыро стало, да и веселей тут у тебя.

- Конечно! И веселей, и теплей, и сытней, - бормотал Манеж выруливая между вагончиками. – Только всё ведь не даром, а за службу! – Голос Манежа стал громким и назидательным.

- Да знаю я, знаю! Чего ты? – досадовал Кныш.

- А я не тебе это втолковываю, а вон тому молодому, лопоухому, а то подумает, что я здесь на отдыхе нахожусь.

- И ничего я не подумаю, - обиженно бормотал Волк. – Вся моя стая при Санатории жила, мы все территорию охраняли, так что всё знаю, да и не щенок я уже давно.

- Ладно, ты не обижайся, я ведь ещё про тебя ничего не знаю. Счас придём к моему вагончику, Молдаванин должен был еду в миске оставить, а сам с обходом уйти, стройку проверить. Так что поедим, а потом и поговорим.

Волк шёл за своими новыми знакомыми и вертел головой направо и налево, столько интересного было вокруг.

Стройка видимо шла полным ходом, было много всякой техники, вагончиков, стройматериалов, но людей поблизости, правда, не было, так как рабочий день уже для многих закончился, да и осень принесла свою раннюю темноту, хотя пространство вокруг было освещено фонарями. Но в глубине остова большого старого здания, прикрытого каким-то материалом (видимо чтобы скрыть прокопчённые, изуродованные огнём остатки стен) кипела работа: слышались голоса людей и рёв моторов.

- Ну, вот и пришли, - Манеж по-хозяйски предложил еду своим гостям. Вы ешьте, а мне утром ещё принесут. Ребята - хорошие у нас, щедрые. Вон счас вторая смена пашет, всё торопятся. Начальство приезжало. Главный городской начальник, маленький такой, кругломордый, в кепочке, всю стройку излазил, всё исщупал, ругался, что халтурить начали. Вот теперь и стараются. – Пёс улёгся перед входом в вагончик, где на досках было набросаны старые телогрейки.

Друзья с аппетитом счавкали довольно вкусную мешанину из плова и хлеба, а затем, деликатно облизав миску, направились к хозяину.

- Такой доброй еды Вам побольше и почаще! – Волк был вежлив и не забывал про правила.

Нос Манежа сморщился от смеха и удовольствия.

- Во, глянь, Кныш, прям по Этикету шпарит. Молодец! Воспитали! Так ты откуда будешь? – и положив свою огромную башку на передние лапы, он приготовился к рассказу.

Опять Волку пришлось рассказывать про все свои беды и приключения, но теперь, уже в предвкушении будущего их окончания, он делал это с удовольствием и довольно темпераментно.

- Да-а, - протянул Манеж. – Ситуация! Жаль твоих, только вряд ли ты им поможешь. Думаешь, Правительство будет вникать в жизнь каких-то там собак, когда им на своих, на людей, плевать. Сам вон рассказывал, что вас бродяги какие-то у метро кормили. Думаешь, у них дом есть? Да счас уйма народу по стране мечется, «без кола, без двора» – как люди говорят. Щенки вон ихние без пригляду болтаются, пьют, да курят, родителей то-ли в тюрягу отправили, то-ли они сами последние мозги пропивают. И что? Правительство что ли забеспокоилось, или милиция ихняя порядок навела? Как же! Ждите! У него, правительства, своих забот полно.

- Вон чего Молдаванин со своим дружком из Украины рассказывают. Это страна теперь такая появилась, после того, как Президент предыдущий, ну который раньше правил, заявил, чтобы разные «национальности», ну вроде как у нас собачьи породы, себе забирали свои территории и были свободными. Вот почти вся страна и разбежалась по своим углам. Сидят теперь, бедствуют, управлять не научились. Раньше когда вместе были, то помогали друг другу, харчами делились, сообща работали, что-то строили, в гости к друг дружке ездили. А счас! Вон облавы друг на дружку устраивают, если ты не той породы, тьфу не той национальности, вон гонят, хотя ты здесь может и народился. Границы всё делят, никак не поделят. «Терроризм» какой-то придумали: надевают на себя бомбу и - в толпу …. Люди - в клочья, они сами – в клочья. Это чтобы застращать всех.

- А что такое «бомба»? – Робко спросил совершенно сбитый с толку Волк.

- «Бомба»! – повторил Манеж, темпераментно рассуждавший о политических проблемах бывших республик Советского Союза, представители которых, за неимением работы в своих очень независимых и свободных странах, вынуждены искать её в России. Ох, и наслушался Манеж всяких разговоров от своих кормильцев-рабочих, приехавших с разных городов распавшейся Советской Империи: и как хорошо было раньше жить, и как дёшево стоила водка, и как на юг в санаторий на 24 дня по соц.страховской путёвке за 20 рублей с дорогой ездили, и как зарплату всегда вовремя, и как ….

- «Бомба», – опять повторил Манеж, осознав наконец, что этому лопоухому юнцу совершенно не понятно о чём это он тут разглагольствует, и хотя Кныш с интересом и уважением внимал речам своего дружбана, но и он многого постичь не мог, так как не жил среди людей и не слушал их. – Да-а-а, понимаешь, парень, люди за время своей жизни на этом свете всё время воевали друг с дружкой за территории, за свои богатства, за власть, а так как клыки у них никакие, только для еды приспособлены, вот они и напридумывали всякого оружия: и ножей, и пистолетов, и пушек, и бомб. И всё это душегубство стреляет и взрывается, ну как гром с молнией. Вот у кого этого оружия поболе, да оно пострашнее будет, тот - и главный. А теперь вот ещё и растащили его по всем местам всякие одержимые и бандюги, и косят невинных почём зря.

- А зачем? – растерянно вопрошал Волк. – Зачем убивать-то, ну подрались, выяснили кто сильнее, кому чего достанется, поделились друг с дружкой, если что лишнее, да и живите дальше, только Этикет соблюдайте.

- Во-во! Молодо-зелено! Знаешь, парень, даже не все собаки Этикет соблюдают, бывают ведь всякие «отморозки», а у людей – и подавно, они ведь люди, вон сколько их, и сколько всего понаделали, как тут им разбираться и правым быть.

Волк совсем загрустил, он вспомнил «рыночных» подголосков Шайтана. Действительно, ничего они не соблюдают, правильно Манеж говорит, а он всё-таки надеялся, что есть какой-то общий на весь белый свет Закон, который должны соблюдать и люди, и собаки. И если дойти до самого Главного среди людей, то он разберётся и заставит своих подчинённых соблюдать правила совместного проживания и тех, и других. На то ведь он и поставлен над всеми.

Откуда было знать молодому, уверенному в торжестве справедливости, псу что он, как и большинство простых людей, страдает извечной убеждённостью, что самый Главный, будь он - «батюшка-царь», генеральный секретарь, президент просто ничего не знает о беззаконии, творимым его приближёнными. И нужно дойти до него и всё ему поведать.

И шли, и натыкались на штыки и пули, захлёбывались собственной кровью, гнили в тюрьмах и лагерях, выкашливая свои лёгкие вместе со словами «если бы Он только знал, что творят его именем».

Святые наивные Души! Каким страшным бывает ваше прозрение, если оно ещё успевает посетить вас на грани жизни и смерти.

Волк только недавно пришёл в этот мир, и он разворачивался перед ним и во всей своей красоте, и во всей неприглядности. И делом его души было выстоять перед восприятием Добра и Зла, суметь отделить одно от другого, и встать на чью либо их сторону, но не под страхом исполнения Этикета, а по велению Души.

- Нет, так быть не должно. Почему всё - людям, они - всюду, всё захватили, везде дома свои понастроили, и им всё мало. Мы им мешаем, гонят отовсюду. Мы же места мало занимаем, да и живём там, где они жить не станут, да они туда и не пролезут, а зимой замёрзнут, - яростно утверждал он.

- Ага, ну-ну! – усмехнулся Манеж, почёсываясь. – Хорошо говоришь, вот ты сейчас что лопал с большим удовольствием? Ну?

- Так кашу ж с мясом, а при чём тут еда? – недоумевал Волк.

- Ага, значит еда! А откуда она взялась, кто мне её принёс? Эй, Кныш, ты вот как обед добываешь? Давай, объясни пацану.

- Да ладно! Он же видел: ну прошу у людей, подъедаю, когда выбрасывают, - засмущался Кныш. – Ну, я ведь не служу, как ты.

- Да и не в этом дело, служишь или не служишь. Люди еду себе делают. Вон скотину всякую разводят, от которой мясо, курочек опять же содержат, картоплю содют, пшеницу разную, из которой хлеб, молочко у них от коровок, вку-у-усное, - мечтательно перечислял Манеж, почти прикрыв мудрые, много повидавшие глаза.

Кныш с Волком переглянулись: куда это занесло в разговоре их друга и кто такая эта «скотина».

- Ты это, кореш, чего? При чём тут дома ихние и еда, да ещё какие-то «курочки», да «коровки». Ты давай по-простому, а то у парня вон башку снесёт от непоняток.

- Да это я прошлое вспомнил, отвлёкся, потом расскажу. А говорю вот про что - ты, Волк, в «санатории» своём чем кормился?

- Так из столовой нам посудомойки кой-чего приносили, да и в баки мусорные много остатков еды от «отдыхающих» выбрасывали. Мы ….

- Стоп, парень! А теперь скажи, где бы вы еду брали, если бы не это?

- Ну, пошли бы на другую «помойку», правда там драться нужно было бы, там свои собаки - «уличные», которые к этому месту приписаны.

- «Приписаны, приписаны», - передразнил Манеж. – Кто приписал то? Собачий Бог?

- Не знаю, - растерялся Волк. – Все ведь живут как-то по определённым местам.

- О! Наконец-то ты почти до сути добрался. Осталось только выяснить по каким таким местам? Ну, ну! Нет, не догоняешь. Молод ещё!. А по таким местам, где люди за нашу службу едой расплачиваются, или по таким местам, где они остатки этой еды в баки складывают. Уразумел? Лю-ю-ди. Без них еды бы у нас не было. Это в лесу волки на охоту ходят, на живность разную. У них так положено, они и у людей много чего воруют. Правда есть ещё наши сородичи, которые от голодных зим, да от того, что их с мест сытных люди погнали, тоже в леса недалеко от города подались, одичали и охотиться стали, как когда-то - в первые годы Сотворения Мира. Но это редко бывает, больше вымираем мы, если Человека рядом нет. И неважно, что мы – не «домашние», эти вообще без людей пропадают. Посмотришь иной раз, мечется такой бедолага по городу с потерянными глазами, кости какие-то замшелые подбирает с голодухи, чего делать не знает. Всё, пропал! Если только люди не подберут, да к стае какой-либо не прибьётся. Во, как! Так что мы от человека зависим. Не будешь же ты, Кныш, мышь или крыску лопать?

- Ну, ты, вообще, братан! Я - что ли котяра какой? Это - ихняя еда. Вот кто никогда не пропадёт, хоть «уличный», хоть «домашний». Их вон мамашка с детства натаскивает на мышек.

- Правильно говоришь! Но и то, эта когтистая братия к людям жмётся, у них – и сытнее, и теплее. Так что, братцы, как не крути, а выходит люди – это хозяева Жизни, и что они захотят сделать, то и сделают.

Этот вывод очень не понравился Волку. Умом он понимал, что Манеж прав и всё именно так и обстоит, но упорно не хотел принять то, что от прихоти ли, планов ли, желаний ли людей зависят жизни его матери, сестёр и братьев, да и вообще всех его сородичей.

От таких мыслей он совсем загрустил и лёг, свернувшись клубком на старой телогрейке, отметив, правда, что вот и от неё пахнет человеком.

- Да, ты парень не грусти. Это – жизнь, её принимать нужно такой, какая есть, а если уж не хочешь смириться, тогда ищи свой путь, борись за выживание не только своё, но и своего рода. Из таких-то «вожаки» и получаются. Только вот мыслить нужно широко, всё учитывать и с людьми считаться, а не на рожон лезть, как бывало некоторые, не будем носом показывать.

- Да ты чо, Манеж! Это ж когда было? Когда наш старый дом сносили. Я тогда молодой совсем был, во как он, - возмутился Кныш.

- Ага! Молодой, молодой, а ума хватило, стаю собрать, да Вожаком стать, вот только ума не хватило подопечных своих сохранить.

- Да, это ты прав, - Кныш грустно опустил голову. – Только ведь хотелось, как лучше. Бабусек наших стало жалко, они всё причитали «неужто нам так никто и не поможет, чтобы дом не сносили». Вот мы и решили, что не будем этих, которые с тракторами, во двор пропускать. Мы же их не грызли, так просто для страха лаяли, да клыки показывали, а они, трусы, «собачников» вызвали.

- «Собачников»! – вскочил Волк. – Совсем, как у нас, и что?

- Что, что! Сети набросили на всех разом, мы же кучкой отбрехивались, и в фургон этот треклятый. Только я, да ещё дружок мой и спаслись, сеть в этом месте за ящик зацепилась и порвалась, вот мы и выскочили. Я потом хотел вернуться, чтобы со всеми быть, но приятель меня отговорил, решили мы опять стаю собрать и ….

- А ты потом своих видел, они вернулись? – Волку хотелось счастливого конца, чтобы вот также могли вернуться и его близкие.

- Нет, не видел, да и мы с другом расстались, он влюбился в одну «домашнюю», так за ней на другой конец города и перебрался. Там и живёт во дворе, они встречаются, повезло, что у той хозяйка - добрая и его тоже подкармливает, у него уже и дети были, - в голосе Кныша слышалась зависть. – Так что Манеж прав - стаю я не уберёг. – И он лёг на своё место, расстроившись от того, что пришлось вытащить из памяти эти горькие воспоминания.

- Да ладно, паря, не винись, у нас, у всех с возрастом своя история вырисовывается. Я ведь тоже - не ангел, всякое в жизни было. Я - «деревенский», родился, когда ещё город на нашу деревеньку не наступал. Вот откуда я всё про то, как человек еду себе делает, знаю. Моя хозяйка и коровку, и курочек держала, так что кормилась и сама, и детей на этом вырастила, мать моя мне рассказывала. А я рос уже с детьми её детей. Эх, славные были пацанята, и время хорошее было! – Манеж говорил с удовольствием, было видно, что это – всё приятные воспоминания. – Мы на речку с ребятками купаться бегали, костёр вечерами жгли. Хозяйка меня любила, и называла меня Мухтаром. Говорила, что так звали какого-то храброго пса, она кино про него видела. Я гордился этим именем.

- Вот это финт! Как же ты «Манежем» заделался, друг? – заинтересовался Кныш.

- Ну, это - отдельная история, потом. Так вот, всё было хорошо, пока её старший сынок не увлёкся этой проклятой горькой водой, которую люди «водкой» называют. Пил, гулял, бил мать и жену, и детей, даже животинку всю гонял, да и мне доставалось. А я вот и ответить ему не мог, да и за ребят вступиться права не имел, всё ж – хозяев сын. Ну, жена его терпела, терпела, а потом взяла пацанят, да и умотала к своим родным в другой город. Как моя хозяйка Нюша убивалась по ребяткам-то, как плакала, а этот совсем озверел: залез по пьяни в сельский магазин, да водку своровал, а сторожа, дядю Митрия стукнул сильно, чтоб не мешал, а тот возьми и помри, старый был, чего уж. Вот этого пьяницу и посадили. А хозяйка моя вся измучалась: и коровку продала и всё, что можно, чтоб его-то выручить, ан не вышло. Так вся хорошая жизнь из-за этой водки треклятой и кончилась. Умерла она вскоре, всё плакала, да чахла, - Манеж шумно судорожно вздохнул и срывающимся голосом продолжил. – Младшой ее сынок хоронить приезжал. Потом избу заколотил и мне сказал: «Извини, Мухтар, я далеко на Севере служу, семья на шестом этаже живёт, не приживёшься ты там». И уехал. Откуда он знает, приживусь, или нет, я ведь и с его детишками дружил, когда они летом приезжали. Да просто не нужен оказался, вот и всё!

И Мухтар-Манеж грустно положил свою мудрую башку на мощные лапы. В воздухе повисло тяжёлое молчанье. Его гости не знали, как развеять тяжёлые мысли своего хозяина. Наконец Кныш робко спросил.

- Ну а как дальше было, куда же ты пошёл?

- А куда глаза глядят, как люди говорят. Пошёл на трассу, там вдоль неё, до самого большого города заведения всякие, где народ проезжающий кормится, да шофера ночуют. Подкармливали, жалели, особенно зимой. Так потихоньку до города и добрался. А потом на стройке одной остался, в новом районе. Там строители молодые были, из Украины, я у них территорию охранял, будку мне сделали.

- И что, на цепи сидел? – ужаснулся Кныш.

- С ума, что ли, сошёл, чтоб я, да на цепи! Да я ж добровольно у них остался. Добре было. Жаль, что тоже скоро всё закончилось - построили. Ну а потом меня вот сюда засватали вместе с Молдованином, он дружок тех ребят был. Он меня и окрестил «Манежем». А чего, имя знатное. Говорят, этот дом, что сгорел, красивый был, «исторический», в него много народу приходило на всякие ихние собрания. Так что горжусь, опять же я - при службе.

- Простите! – полюбопытствовал Волк. – А после того, как всё здесь построят, куда же Вы?

- Ого! «На наш век строек хватит», - так говорит Молдаванин. - И правда, вон когда главный, этот городской начальник в кепочке, приезжал, то так и сказал: «Наша задача – строить лучше, чем раньше, и больше, чем раньше, чтобы было красиво!». Вот только, когда совсем стареть начну и уже сторожить не смогу, уйду опять в деревню. Помирать нужно там, где родился, на земле предков, а то что ж …, – его бормотанье становилось всё тише и тише.

Он медленно уплывал в сон, который разворачивал перед ним панораму родной деревни – небольшие старенькие домики с покатыми крышами, сгрудились на пологом холме, который огибала, небыстро неся свои струи, маленькая речушка.

И вот уже торопится Манеж к своей, до слёз знакомой, избе с маленьким садом и скворечником на старой берёзе, торопится, словно знает, что ждут его там. И действительно с криками «Мухтар, Мухтар!» уже бегут по улице, ввинчивая босые пятки в дорожную пыль, его маленькие друзья – хозяйкины внуки. И он с упоеньем отвечает им басовитым лаем, полным торжества от наконец-то вновь обретённого имени и от такой долгожданной встречи.

Волк вздрогнул и проснулся от звуков. Это глухо лаял во сне Манеж и дёргал лапами, словно бежал куда-то, хотя морда у него была счастливой. Кныш мирно дрых, уткнувшись носом в угол вагончика.

За забором гудела и ворчала стройка, прожектора продолжали освещать всё вокруг, но теперь к ним присоединилась большая тревожная луна, словно огромный немигающий глаз, кого-то всемогущего, наблюдающего за всем, что творится на этой земной тверди, за всеми – разумными и неразумными тварями и стихиями.

Волку стало тревожно и грустно, захотелось вернуться на этот «чёртов» рынок, увести Меги из такого опасного места, добраться вместе с ней к Деду и меньшому брату и начать строить жизнь заново. Вот только всё опять может повторится: и этот страшный фургон с собачниками, и теперь уже не его братьев и сестёр он будет увозить, а его собственных детей.

Волк даже вскочил со своего места, до того эта мысль вдруг поразила его. Нет! Нужно попробовать всё-таки пройти за эту красную неприступную стену и добраться до Главного. Пусть рассудит, и скажет своим исполнителям, чтобы не трогали они собачьи поселения или выделили бы места, где бы свободные собаки и люди не мешали бы друг другу. Волк не знал, как это всё оформить, но ведь на то Главный и выбран, чтобы решать такие вопросы.

От этого пришедшего вдруг озарения он успокоился и немедленно провалился в сон.

Откуда молодой нетерпеливой душе, хоть и собачьей, было знать, что этот самый Главный в своём запущенном людском хозяйстве уже столько лет порядок навести не может.

А потому люди, так же как собаки из разных стай, враждуют и делят свои территории, нищают и вымирают старые и больные, а молодые, воспитанные на праве сильного и наглого, не соблюдая ни заповедей божьих, ни законов общества, продолжают своё обучение в тюрьмах и колониях.

И только кучка зажравшихся Шакалов, всеядных и беспринципных, обобравших свой доверчивый народ, продолжает спокойно властвовать в этой стране, уверенная в своей безнаказанности.

ВОЛК И ПРЕЗИДЕНТ

Утро ворвалось в сон Волка вместе с тычками носом Кныша, который бубнил, зевая и потягиваясь.

- Вставай, путешественник, пойдём на «экскурсию» в Кремль!

- На что пойдём? – изумился Волк.

- Ну да, конечно! «Сами мы люди не местные», - веселился Кныш. – Откуда же тебе знать, что такое «экскурсия». Да и зачем тебе это! Короче, топаем к воротам. И не буди Манежа, его рабочие разбудят, когда смену сдавать будут. Ну, надо же! Му-у-хтар! – и он, хмыкнув, полез в дыру в ограде и спустился в сквер. Волк устремился за ним.

Довольно быстро миновали они пока пустующий сквер и залегли в кустах недалеко от дороги, мощённой брусчаткой, которая сворачивала и шла вверх к стене.

Было ещё сумрачно, но у огромных железных ворот Боровицкой башни вовсю кипела жизнь: разнообразные машины въезжали и выезжали, молодые солдаты, стоящие на посту, всё время проверяли пропуска и какие-то бумаги и осматривали груз, а потом то открывали, то закрывали ворота. Наконец им это видимо надоело, и они перестали развлекаться с воротами, оставив их открытыми. Вот тут Кныш и рванул из кустов, коротко бросив Волку.

- Теперь только не отставай и на окрики не реагируй, делай то, что я! – и он, пристроившись сбоку машины, которая медленно въезжала в ворота, крадучись прошмыгнул на территорию.

Обмирая от страха, почти зажмурясь, Волк рванул за ним. И далее уже, не взирая на свист и крики постовых, они стрелой промчались далеко внутрь и плюхнулись в очередные кусты.

- Так, теперь нужно отдышаться и подождать, нет ли погони. А то бывают резвые ребята в охране. Молодые, чего уж! Им тоже побегать охота. Всё ж развлечение – собак погонять. Да не трусись ты, всё уже позади. Счас на разведку пойдём. Тут много интересного есть, ты такого и не видел. Всё! Вроде порядок. Охранники знают, что собаки тут надолго не остаются, вечером ведь эти живоглоты служебные, овчарюги, по всем кустам шариться будут, а от них не спрячешься. Поэтому времени у нас до вечера хватит. Идти можно уже и по дороге, но особенно всё равно не высовываться, мало ли что.

Волк успокоился и стал осматриваться.

Да вроде ничего особенного, вокруг тот же сквер и деревья, что по ту сторону стены, вот только недалеко маячили необычные, очень красивые дома с круглыми блестящими крышами и башенками. Конечно молодой пес из «спального» района Большого Города, где все дома одинакового вида, не мог знать про великие соборы Кремля, поэтому и глядел он во все глаза на это Диво дивное.

- Ну что, двинули, пока людей нет, а то, как пойдут экскурсии, тут уж не до чего будет. Значит, говоришь, Главного искать будем. А может сначала едой разживёмся? Есть тут недалеко баки закрытые, туда мусор, да объедки из ихней столовой сносят. Если покараулить, то покормят тамошние тётечки. Они меня знают, особенно зимой хорошо подкармливают. Вот только проникнуть сюда, за стенку эту трудновато бывает. Это нам с тобой сегодня повезло, а иной раз и прищучат так, что вылетаешь за ворота обратно, разные охранники бывают.

Волк был согласен с предложением приятеля: голод уже глухо ворчал в собачьем животе, и ещё хотелось немного осмотреться, привыкнуть к обстановке.

Он только начал осознавать, что ещё несколько дней назад он и представить не мог, что сможет добраться до цели своего путешествия. И вот, пожалуйста! От этого он начинал ощущать собственную значимость: ведь в общем-то ещё собачий «пацан» с окраины Большого Города, а вот проник в самоё сердце человеческого поселения и собирается потолковать аж с Самым Главным вожаком его. Озноб слегка пробил поджарое тело Волка, хотя раннее осеннее утро «бабьего лета» было пока тёплым.

- Да, Кныш, ты прав, нужно подъесть чего-нибудь, башка лучше соображать будет, а мне это – ой, как нужно.

Через некоторое время оба приятеля уже уплетали объедки, вынесенные добрыми тётками.

- Вку-у-сно, - мычал Волк сквозь жующие зубы. – Как у нас, в Санатории, когда туда какие-то важные люди отдыхать приезжают, вот тогда и кормёжка на славу.

- Ещё бы! Все так питаться хорошо не могут, народу-то вон сколько, где на всех качественной еды припасти. А так всё по правилам: стоишь ты над всеми, руководишь – вот и получи всё лучшее, так как ты работаешь для всех остальных, и они должны это понимать.

- Нет! – Волк решительно мотнул головой, облизываясь после успешной трапезы. – Что-то мне такой расклад не нравится. Это как-то несправедливо. Если тебе столько народу дела свои и судьбу доверяет, то уж ты первым делом должен позаботиться о детях малых и стариках слабых. Это им лучшие куски отдавать нужно. Так ведь наш Собачий Этикет гласит. Правильно?

- Так-то, оно так! Но ведь это – у нас, а у людей - может и по-другому. Кто знает, что там в ихнем Этикете писано. Не засоряй голову! Вот вернёмся и у Манежа спросим, может он знает, ведь столько лет среди людей прожил. А теперь давай двинем вон к тому большому дому, туда часто машины подъезжают, и люди в него заходят - такие серьёзные, в костюмах.

Утро было ещё раннее, но около этого большого желтого здания кипела жизнь. Подъезжали блестящие чёрные машины, из которых выходили люди в строгих тёмных одеждах и торопились пройти в двери. Администрация президента, расположившаяся теперь здесь, включалась в трудовой день.

Ещё дремали под мелодичные перезвоны курантов прекрасные соборы, превращенные, в основном, в музеи, и отдыхали от топота ног многочисленных туристов просторные старинные площади. Сегодня у этого необыкновенного заповедника русской старины и славы был день отдыха. Раз в неделю посетителей сюда не пускали, но это не касалось обслуживающего персонала Кремля и всех служб, что работали на Администрацию.

Наши путешественники всего этого не знали и, опасаясь быть замеченными дотошными туристами и изгнанными бдительными охранниками, чувствовали, что нужно быть очень осторожными и зря без продуманного плана не высовываться.

Перебегая от одного куста к другому в сквере, протянувшемся вдоль красной кирпичной стены и доходящем почти до нужного им желтого здания, они соблюдали настоящую звериную осторожность и кое-где даже ползли по открытому месту, хотя ни один, ни второй не проходили курс «Служебного собаководства». Но видимо гены всех тех лесных зверей и собак, что прослеживались в их родах, проснулись и бурно начали свою деятельность, дабы их носители не опростоволосились в ответственный момент.

- Ну и что теперь? – тяжело дыша, бурчал под нос Кныш. – Вон дверь видна, они все туда входят, но мы-то туда ни-ни ….

- Да! – занервничал Волк. – Выпрут, ещё и наподдадут как следует, а то и собачников позовут.

- Точно, а то и стрельнуть могут! – пугал Кныш, лежа в кустах и от волнения яростно почесываясь.

- Да ты что! Разве ж можно, не разобравшись, по живым собакам стрелять, мало ли какая у них причина была сюда прийти.

- Ой, ой! Будут они разбираться. Они вон друг по дружке палят, не раздумывая, а тут какие-то две собаки - не служебные и даже не домашние.

- Ладно, погоди! Ты мне вот что скажи - это что ли все, которые в дом заходят, - члены правительства?

Кныш смутился, что-то подсказывало ему, что не могут столько людей быть главными. А вот как разобраться в этом вопросе он не знал.

- Понимаешь, вроде их всех на машинах привезли, да и костюмчики у них что надо, но кто из них самый-самый я не знаю. Вот надо было у Манежа поточнее узнать, все же он – опытный в этих вопросах.

Волк был расстроен, нужно было что-то решать, не загорать же здесь без толку, не для этого он сюда добирался.

- Смотри! – вдруг пихнул его носом испуганный Кныш. – Всё! Счас заметят и выпрут. Видишь, прямо сюда идут. Кранты нам!

Волк нервно дернулся и вытянул морду в направлении, указанном другом. По дорожке парка, прямо по той, которая пролегала мимо кустов, где затаились наши собачьи разведчики, нескорым шагом, беседуя друг с другом, шли двое мужчин, в окружении других, очень бравых и настороженных, как на охоте.

Один из беседующих был небольшого роста, довольно стройной стати, и при ходьбе одну руку как бы отбрасывал от себя, другой был поплотнее и повыше, но слушал первого почтительно и даже старался заглянуть ему в глаза, да и не говорил особо, а только поддакивал, да кивал головой.

За эти напряжённые дни своего путешествия Волк стал более наблюдательным, да и сображаловка у него от природы хорошо работала. Он понял, что вот этот, небольшого роста человек, приближающийся к ним, если и не самый главный, то уж точно какой-то большой Член Правительства, раз с ним так разговаривают, да и охраняют вроде, вон какие бравые в кольцо взяли. И Волк решился: он слегка приподнялся, и стойка готовности выстрелить из спасительных кустов ядром напряженного тела уже сформировалась, как тут ….

- Ты чего, спятил совсем! И даже не думай, вон мордовороты какие этих двоих пасут. Стрельнут тебя, подумают, что бешенный или вдруг набросишься. Ты уж если решился, то делай вид, что гуляешь тут, косточки ищешь, а до них, вроде, и дела нет. И как ты вообще с ними говорить-то собрался?

Волк подумал, что Кныш прав, пугать нельзя, а дальше видно будет: ну выставят их за стену, если чего. И он, пригнув голову к земле, как будто что-то вынюхивает, шагнул из кустов и медленно побрёл навстречу приближающейся процессии.

Ошалевшие охранники кинулись, было, к собаке, но их остановил голос:

- Да не дергайтесь так, это всего-навсего псина, да и голодная наверное, - и тот самый, которого Волк счел одним из главных, подошел поближе к нему.

Волк поднял голову и …. Ох, не надо бы смотреть свободным собакам в глаза людям по Собачьему Этикету! Он и не делал этого никогда, так как вырос среди собак и общался только с ними, а людей и не знал почти, и посему и людского языка не ведал тоже. Но тут нужно было как-то объяснить все: и зачем проник сюда, и получить ответы на свои вопросы.

Он вглядывался в спокойные, но почему-то уставшие глаза этого невысокого человека. Он так надеялся, что вот сейчас тот все поймет: и то, что Волк остался без стаи, и что люди несправедливы к свободным псам, потому что занимают их территории, а их, самих, отправляют неведомо куда, и еще то, что многим людям тоже самим трудно жить на этой вверенной Членам Правительства территории.

Двое смотрели в глаза друг другу. Разделяло их то, что один был просто обыкновенной собакой, а второй - просто человеком, несмотря на свой пост, а объединяло то, что они, оба, существовали в одном времени и пространстве на этой Земле, радовались всем проявлениям жизни и надеялись на лучшее для представителей своих племен.

О чем думал Человек пес так и не понял, только почувствовал, что настроен тот миролюбиво по отношению к нему, и кто знает, если бы они подольше пообщались, то может быть Волк и сумел бы как-то донести до него свои проблемы и надежды.

А человек смотрел на пса и улыбался, думая, что вряд ли при прошлом государственном режиме такая бездомная животина могла бы проникнуть в Кремль. Ещё он думал о том, что вот тоже проблема, которую нужно решать, как во всех цивилизованных странах, где такие псы не бегают просто так по улицам, а устроены, как и положено. Но как её решать, если в этой огромной стране ещё многое не в порядке, и, помимо братьев наших меньших, бродят по её городам и весям дети и взрослые, выброшенные на обочину жизни.

Да! Оба наших героя думали почти об одном и том же, только один из них мало что мог исправить в жестоком мире людей и животных, так как был просто собакой, а второй, хоть и облечён был властью, но не успевал проявить её во всех направлениях. Слишком велика была эта страна, хоть и отвалились от неё довольно большие куски, с которыми ещё тоже были проблемы, да и помощников, надёжных и умных, явно не хватало, зато в избытке было карьеристов и взяточников, а уж этого добра на Руси всегда было в избытке.

Человек вздохнул и, сказав охранникам «Кто-нибудь пусть покормит пса!», зашагал дальше, продолжая прерванный разговор со своим собеседником.

Волк не пошёл за ними. Своим простым собачьим умом он понимал, что если даже этот и был Главным и, может быть, даже он - и хороший человек, но всё равно не до собак ему было. Вон сколько у них, у людей, своих безобразий.

- Ну, ты чего встал, как изваяние! – охранник, явно терял терпение. – В транс впал после встречи с Президентом. Вот тебе подфартило, дворняга. Пойдём к столовой, котлету вынесу, раз велели, а потом – за ворота! Куда! Эй!

Но Волк уже прыгнул в кусты и, бросив нервно вздрагивающему Кнышу клич «Рвём к воротам!», понёсся по аллее. Охранник весело засвистел им вслед.

Им повезло и в этот раз, ворота опять были открыты, въезжала очередная машина, и они благополучно прошмыгнули мимо проверяющих и оказались опять в сквере.

- Всё! Ну, ты, парень, даёшь! Не побоялся. Молодец! Ну, чего он тебе сказал, а ты? Это Главный был? – Кныш подпрыгивал от нетерпения.

- Стой, не тарахти, дай отдышаться. Слушай, пойдём к Манежу, мне у него кое-что спросить нужно.

- Конечно пойдём, я ему сначала, что я видел, расскажу, а уж потом ты давай в подробностях, - Кныш по-прежнему был в нервном возбуждении, и в отличие от него какое-то успокоение постепенно охватывало Волка по мере того, как одна очень толковая мысль всё более овладевала его развивающимся умом.

- Манеж был на своём рабочем месте, за оградой стройки и принял их по рабочему деловито.

- Что, молодёжь, никак на Дело сходили, что-то больно таинственные.

- Ох, ты представляешь, что этот-то выкинул …, - и Кныш, как очевидец событий, пустился рассказывать почти детективную историю.

- Стой ты, балаболка, пущай парень сам расскажет. Слышь ты, Волк! Всё никак в себя придти не можешь, о чём думаешь?

- Да вот Кныш всё правильно рассказал. Да и поговорить то я не смог, только в глаза посмотрел. Я старался, думал о своих родных, о нашем «санатории», о том, что некоторые люди неправильно поступают, что можно жить рядом и помогать друг другу, независимо от того, кто ты - собака или человек. Только я чувствую, что вряд ли он всё понял. Не умею ещё я внушить, что хочу человеку, не жил рядом с ними. И потом, я и не знаю, кто это был. Вроде все к нему с почтением, да и глаза у него умные, хотя, что он говорил, я тоже не понял.

- Да-а, ситуация! И вроде цели достиг, а результата нет, - и тут Манежа осенило. – А ну, пойдём, там, у прораба в вагончике, картинка висит, мне Молдаванин как-то показывал. Сказал, что на ней Президент нарисован. Счас хоть выясним, кому ты в очи-то таращился, экстрасенс недоученный.

Ошарашенный учёным словом и озабоченный всё той же своей мыслью, которая никак не могла сформироваться в его мозгах, Волк молча следовал за Манежом. Замыкал шествие ещё не успокоившийся Кныш.

Дверь в вагончик была приоткрыта, там гомонил рабочий люд, что-то бурно обсуждали после наспех зажёванного обеда.

- Постойте тут за стенкой, счас разбегутся, обед уж закончился, - Манеж расположился у входа.

Через несколько минут из помещения вытряхнулась и устремилась на свои рабочие места целая группа строителей во главе с прорабом, который весело крикнул, увидев Манежа «Сторожи, охранничек!». Пёс принял строгий вид охранного значения и деловито присел на крыльцо. Через некоторое время, убедившись, что все ушли, он приоткрыл носом неплотно закрытую дверь и скомандовал:

- Айда, гаврики! – после чего проследовал внутрь. То же самое проделали насторожённо оглядывающиеся по сторонам его приятели.

- Гляди, Волк! – скомандовал Манеж, кивая мордой на большой глянцевый лист, висевший над рабочим столом прораба. – С этим что ли ты в «гляделки» играл?

- С ним! – выдохнул нервно Волк. – Только здесь он какой-то внушительный, а наяву вроде как обычный человек.

- Конечно человек! Вот только, милок, это ты с самым главным из Правительства - с Президентом, как раз и встретился. Надо ж как судьба распорядилась! Шёл ты в этот Кремль, хотел найти самого Главного – нашёл, а вот обсказать всё, о чём душа болит, и не вышло. Хорошо хоть не стрельнули вас охраннички, - бормотал Манеж, качая головой и выбираясь из вагончика.

Друзья следовали за ним. Улеглись на солнышке, недалеко от вагончика, ведь велено было пока охранять.

- Ну, чего теперь-то делать будешь, раз затея твоя не удалась? – переживал за приятеля Кныш.

- Пока ещё не решил, только я думаю, что ты не очень прав насчёт моей неудачи. Ну да! Он меня не понял, а я не разобрал, что он говорил. Ну и что! Зато я всё-таки Главного увидел, и он мне понравился – не злой, глаза у него умные хорошие, охранников остановил, а то я бы тут с вами и не разговаривал. И он на меня тоже посмотрел и понял, наверное, что вот - молодой, здоровый пёс, а без дела болтается, да и дома своего, видать, у него нет. А раз так подумал, то может и в человечий Этикет новое правило внесёт, чтоб было бы там прописано, где нам жить, да как делом полезным заняться, чтоб не считали нас «нахлебниками», - Волк так разволновался, оттого что наконец-то мысль, которая давно маячила в его голове, сформировалась в нужные слова и фразы. Он не заметил, как вскочил и продолжил свою речь уже стоя и с ещё большим воодушевлением.

- Да, чтоб не считали! Всё равно, даже если мы - и не «домашние», и не «служебные», но ту территорию, где проживаем, мы честно охраняем. Это - основное наше дело, и мы его умеем делать. Люди должны это понять. И ещё, чтобы бы каждый, неважно кто – человек или собака, хорошо делал то, что он умеет, и отвечал бы за это. И ещё не ждал, пока ему приказ отдадут по его работе - «туда иди, а туда не ходи, тут разрушь, а тут построй», чтобы потом самому ни за что не отвечать. Сам должен сердцем и смекалкой своей чувствовать, как правильно. Ведь он и поставлен для этого дела, чтобы других от него освободить, а те пускай своей работой занимаются. Только чтобы честно всё делать, тогда не будет столько несправедливости. Фу! – Волк даже взмок от такой длинной запальчивой речи.

Совершенно изумлённые Манеж с Кнышем глядели на него в четыре глаза, открыв рты. Этот молодой «второгодок» открылся им с неожиданной стороны.

Наверное, когда-то их собачий Этикет, да и сам Устой вырабатывались и пополнялись вот такими молодыми вольнодумцами, по-новому чувствующими, соответственно времени в которое они приходили, а уже потом старые, да наиболее мудрые Псы проверяли, утверждали и вводили новые правила в жизнь собачьих стай.

- Да-а-а, - протянул с чувством Манеж. – Во как тебя Дорога, просветила. Прям «философом» заделался.

- Кем это ещё! – обиделся Волк. Он пока не отошёл от своего монолога.

- Да ты не обижайся, это хорошее слово, меня так «бригадир» называет. Говорит, что думаю много. У людей «философы» суть жизни ухватывают и всякие такие законы, по которым людским стаям жить, придумывают.

- А разве у них стаи есть? – удивился Волк.

- А как ты думал! Они же все - разные, на разных территориях живут, есть «городские», есть «деревенские». Есть страна «украина», есть – «молдавия», а мы живём здесь в стране «россия». Есть ещё много разных стран, и они там другими словами разговаривают. А чтоб людям друг друга понять они эти слова учат. Во, как! А ещё, у них, как и у нас, породы есть. Бывают люди с белой шерстью, бывают - с коричневой, а то и с чёрной. У одних глаза вон как у такс, да спаниелей – красивые, у других, как у мопсов – навыкате, а у некоторых, так вообще, - щелки, как у шарпеев.

- Таких я видел на площади, - согласился Волк, вспомнив лопочущих на непривычном языке японцев.

- Во, видишь! А ещё кожа тоже разного цвета бывает. Есть вон совсем чёрненькие, как небо ночью, а есть - коричневые.

- Ну, да-а-а, - с сомнением пробормотал Волк.

- Есть, есть! – подтвердил Кныш, обрадованный тем, что может встрять в разговор. – Я на площади часто таких вижу. У них ещё шерсть, как у эрделей, вся в кудряшках, и говорят они совсем непонятно. Так что ты прав, Манеж, живут, живут они стаями.

- Вот я и говорю …. Слушайте, и о чём я говорил-то, при чём здесь шерсть ихняя? – умудрённый опытом и прожитыми годами, пёс явно потерял нить разговора, углубясь в людскую антропологию.

- Так ты, Манеж, про «философов» каких-то нам рассказывать начал, вон пацана просветить нужно, что-то он шибко задумчивый стал после свидания с Президентом. Видать всё ж расстроился, что не вышло ничего у него, – Кныш продолжал переживать за приятеля. За эти два дня он успел привыкнуть к молодому неглупому псу и чувствовал некоторую ответственность за него, как за меньшого брата.

- Да, ладно, хватит с него, он - и так сообразительный, до остального своим умом дойдёт. Жизнь заставит, да вот уже и заставляет. Ты, Волк, давай, не дрейф! Если правильно своими способностями распорядишься, то и Вожаком станешь. А там, глядишь, вот такие «вожаки», молодые, да башковитые, и придумают, как рядом с людьми жить, чтоб те с нашей свободой и территорией считались. Может и у них, у людей, Вожак мудрый потом появится, разберётся со всеми ихними и нашими безобразиями. Глаза, говоришь, умные у этого Президента, твоего знакомого? Ну, что ж помогайте ему, Собачий и Человечий Боги, если так. Умных то, Главных, говорят, в стране давно не наблюдалось.

Волк постепенно приходил в себя. Слушая мудрые рассуждения Манежа, он начинал понимать, что действительно в один миг ничего не изменишь, даже если бы они с Главным и поняли бы друг друга. Должно пройти время, но это у людей жизнь - долгая и разнообразная, а у собак такого запаса времени нет, их жизнь в 6-7 раз короче. Нет запаса времени ни у него, ни у старого Деда, ни у маленького Тихони, ни у ни весть где находящейся матери его и Волка.

Да и разве есть время у таких, как они, свободных собак, чтобы забившись в укромные углы покорно ждать незнамо чего: либо пока тебя не сгонят с насиженного места и не изловят, либо пока не издадут спасительного Указа о Правилах совместного проживания на этой Земле всех существ, одинаково имеющих право на это проживание.

Поблагодарив Манежа за помощь и советы, два приятеля побрели по аллее старого сквера в ту сторону, откуда ещё прошлым днём пришёл Волк. Кныш решил проводить друга, уж больно ему не хотелось с ним расставаться.

- А может быть, со мной пойдёшь, вместе что-нибудь придумаем, вдвоём мы сильнее? – Волк тоже проникся тёплыми чувствами к свободолюбивому псу.

Кныш присел на жёлтый песок, задумчиво почесал за ухом и грустно забубнил.

- Да не, я того, я уж - тут, привык я к этому месту, да и Манеж пока здесь. И потом ты ведь и сам ещё не знаешь, куда теперь, а вдруг я тебе мешать буду. Тебе вон о брате, да о Деде думать нужно. Я уж потом, может, когда до тебя доберусь, или вон с Манежем куда-нибудь подадимся.

- Ну, гляди, а то давай! Ты мне здорово помог, я бы без тебя и не прорвался бы никуда.

- Да ладно! Чего уж там, - засмущался пёс. – С тобой интересно было, а то я всё больше бездельничаю. Так, живу себе и не думаю о будущем, нужно видимо куда-то определяться, чтоб хоть семья была, а то сгинешь здесь и ни одна душа тебя не вспомнит, не нужен, ведь, никому, - грустно подытожил Кныш.

- Ты чего, Кныш? Не грусти! Раз ты уже об таком задумался, значит всё правильно.

- Ну, да! Это всё ты. Предназначенье, предназначенье! Вот у меня душонка-то и загрустила. Хватит! Погулял я достаточно, пора и за ум браться. Спасибо тебе, братан. Обмозгуем мы это всё с Манежем. Ха! Вот, бес собачий, он ведь на самом деле - ещё и Мухтар, - и он, залившись весёлым смехом-лаем, ловко сшиб хихикающего Волка, и они покатились по песку, шутливо тузя друг друга на радость прохожим.

Потом Кныш проводил Волка до моста и ещё долго смотрел ему вслед, желая успешного возвращения домой.

ОБРАТНЫЙ ПУТЬ

Чем далее Волк удалялся от того места, к которому так стремился ещё недавно, тем более ему хотелось побыстрее оказаться в своём Санатории. У него оставалось только ещё одно дело, и для этого нужно было попасть на территорию рынка. Он боялся, что за эти три дня, пока он занимался своим делом, Мэги могла попасть в передрягу и тогда уже будет труднее вырвать её из лап банды Шайтана.

Не буду утомлять наших терпеливых читателей описанием обратной дороги Волка. Скажу только, что в Метро ему удалось проникнуть нескоро, лишь с третьей попытки, и только в густой толпе людей возвращающихся домой после рабочего дня. А дальше чудом не прищемив лапы при прыжке с эскалатора, и спасаясь от преследующей его тётки с какой-то круглой блестящей штуковиной, он запрыгнул в раскрытые двери вагона и наконец-то смог перевести дух.

Поезд тронулся, и он вдруг с испугом сообразил, что не знает, в ту ли он сторону едет и когда ему нужно выходить.

Но Собачий ангел-хранитель видимо вёл пса по правильному пути, а иначе как бы Волк через некоторое время увидел в открывшихся дверях вагона знакомый простор станции-трубы и запомнившиеся деревянные скамеечки. Тут-то он и выскочил, и во время вспомнил, что ему нужна обычная лестница с другой стороны, а не та, которая едет. И определившись, выскользнул в переход прямо к недавним знакомым – «тем, кто живут в Метро».

Черныш, а он был сегодня на вахте, прямо около стеклянных друзей, сначала кинулся к нему с угрожающим видом для проверки, но, узнав прежнего знакомого, обрадовался и с уважением произнёс.

- Ну, ты брат даёшь! Вот так запросто туда-сюда в Метро катаешься, у нас так только Мильтон может. И чего? Удалось тебе добраться, куда хотел?

- Э, брат, не только удалось, но и самого Главного видел.

- Да ладно, брось завирать, прям тебя к нему пустили, да ещё скажешь, что и выслушали.

- Вот с этим напряжёнка как раз получилась. Ни я по-ихнему не разговариваю, ни он по-нашему не разумеет. Хоть он и хорошо ко мне отнёсся.

- Ой, ну ты и фантазёр! – Черныш по прежнему не верил Волку.

Волк разобиделся и хотел, было, уже двинуть из перехода наверх, но тут к ним подскочил тот самый мелкий кобелёк, знакомый Волку по прошлой встрече.

- Ну и чего, Черныш, к Мильтону на Доклад своего другана не ведёшь? Вот он тебе даст наряд вне очереди …, ой-ёй! Ты чего? – заныл мелкий после хорошего тумака от Черныша.

- Мало получил, ябеда. Всё высматриваешь, у, паразит! – пес был не на шутку рассержен. – Ладно, пошли, Волк! Правила есть правила.

Мильтон лежал на своём месте, недалеко от двери, ведущей в Пункт милиции. Почувствовав приближение подчинённых, он приподнял голову и, узнав Волка, неторопливо сел.

- Докладывай, путешественник. Не думал, что ты так быстро вернёшься, и тем более дорогу назад найдёшь. Что не получилось ничего у тебя? – посочувствовал командир.

- Да, нет, всё получилось, я вот Чернышу рассказываю, а он не верит. Значит, когда Вы меня в вагон проводили …, - и Волк принялся всё старательно рассказывать.

И подробности его похода, и описание посещения Кремля и встречи с Главным, а также рассуждения Манежа, которые он пересказал, позволили Мильтону на основании собственного опыта поверить псу. Кроме того, Волк ему явно нравился.

- Да, парень, правильно думаешь, что каждый на своём месте дело своё должен хорошо делать. Вот о чём я всё время и толкую своим подчинённым. Только не все это понимают. Что собираешься предпринять? Предлагаю, остаться у нас, под моим командованием: довольствие – нормальное, работёнки хватает. Ну, как?

Волк смутился. Черныш с надеждой смотрел на него, он уже ему поверил и зауважал ещё сильнее.

- Благодарю! – с достоинством произнёс Волк. – Но мне вернуться нужно, там, дома, ждут меня, я обещал.

- Ну, раз обещал – выполняй. Молодец! – похвалил Мильтон. – Но если что - присоединяйся. Можете быть свободны! - и он опять улёгся на своё место.

Черныш и Волк двинули наверх по лестнице и очутились на улице. Волк устал, хотелось есть и спать. Черныш понимал это и, оставив его, помчался добывать еду.

Уже стемнело. Зажглись фонари. Люди спешили на «маршрутки» и автобусы, крутились около киосков и палаток и мелькали, мелькали ….

- Ну, и что ты тут спать собрался. Очнись! Давай закусим, я харчами разжился, правда, подраться пришлось, - Черныш запыхался и выглядел слегка потрёпанным. У его ног лежал приличный кусок курицы. – Давай подкрепляйся, я уже приложился. Вот, паразиты, принесло их на нашу голову, самим тут еды не хватает, так теперь ещё и дерись за неё, - ворчал пёс.

Волк, радостно урча, расправлялся с куриными косточками, впол-уха слушая товарища. И лишь закончив, сонно поинтересовался, кто эти паразиты.

- Ну да! Ты ж ещё ничего не знаешь. Тут же рынок недалеко. Ты там был, помнишь?

- Ну-ну, был, помню, - бормотал, совсем засыпая, Волк.

- Всё ясно! Завтра расскажу. Пойдём, пойдём, тут спать теперь уже холодно. Спускайся в переход, тут в уголке, на моей картонке, ляжешь, а у меня ещё дел полно. Спи, давай.

Среди ночи Волк внезапно проснулся, какая-то необъяснимая тревога овладела им среди сна. Рядом сопел Черныш, увлечённо участвуя в своих снах: подрагивал шкурой, подёргивал лапами и глухо и коротко взлаивал, видимо продолжал недавнюю драку.

Переход был почти темным, и невозможно было представить его празднично-торговый дневной вид. Горела только лампочка над входом в милицейский пункт, и за стеклянными закрытыми дверями Метро тоже было светло.

Собаки из стаи спали, свернувшись клубками во всех уголках перехода. Не спал только один «дозорный» – большой рыжий, уже немолодой, гладкошёрстный пёс довольно боевого вида. Он сидел недалеко от лестницы и внимательно оглядывал весь переход, периодически вытягивая морду и вынюхивая чужие запахи. Иногда он вставал с места и шёл по переходу к противоположной лестнице и сидел некоторое время там, бдительно неся свою вахту.

Когда Волк проснулся и сел, Дозорный вгляделся в него и, признав гостя, опять занялся своими прямыми обязанностями.

Волк шумно вздохнул. Вроде всё было в порядке, и охраняют хорошо, но что-то всё-таки тревожило его. За время своего недолгого путешествия его чутьё и все остальные чувства обострились, впитав в себя всё неизведанное и новое. Поэтому предчувствия чего-то непонятного овладели им, и не зря.

Крадущиеся тени соскользнули с неохраняемой лестницы и двинулись, было, по переходу, но Волк, задев в прыжке задними отталкивающими лапами спящего Черныша, грозно и призывно лая, уже летел навстречу чужакам.

И понеслось! Переход наполнился рычанием и лаем мгновенно проснувшейся стаи, то тут, то там возникали драки между чужаками и «теми, кто живёт в Метро».

Волк яростно бился, видимо, с вожаком пришлых, так как тот был первой крадущейся тенью, на которую он налетел. Запах противника был ненавистным и очень знакомым. И в очередной раз, когда клубок из их тел распался, и они, тяжело дыша, уставились друг на друга, Волк узнал того самого Казбека из стаи «рыночных», который грозился его убить, а Мэги отдать своему Вожаку в Гарем.

Взвыв то ли от угрозы, то ли от радости, что наконец-то может посчитаться с этим сытым хамом, и крикнув подбежавшему ему на помощь Чернышу «Он - мой!», Волк так озверело кинулся на Казбека, что тот не выдержал натиска и рванул к лестнице, периодически огрызаясь и скалясь. За ним подвывая и также отбрёхиваясь поскакали, поджав хвосты и остальные его напарнички.

Гнали их до самого верха и даже дальше, прямо в тёмную ночь. Вернулись ещё возбуждённые, делились впечатлениями, и все хвалили Волка за смелость. А уж когда «дозорный» доложил о происшедшем Мильтону и рассказал, что это гость стаи проявил бдительность и смелость, то многие подходили и признательно тёрлись об его взъерошенные бока, а некоторые молодые собачьи «дамы» даже вылизали его слегка пораненную морду.

Мильтон благожелательно глядел на всё это и, наконец, бодро отчеканил.

- Благодарю за службу. Моё предложение для тебя тем более остаётся в силе. А теперь всем спать! Утром разберёмся. Смените «дозорного».

Все отправились на свои места. Волк, устроившись рядом с Чернышом, поинтересовался:

- И часто эти «рыночные» жлобы к вам жалуют?

- Да нет. Это они от без «надёги». Там, на рынке, «шмон» был дня три назад.

- Какой «шмон», что это за «шмон»? – забеспокоился Волк, ведь на рынке осталась Мэги.

- Говорят, там их Вожака стрельнули, он какого-то «богатея» насмерть загрыз, а потом его подручные вынули оружие и ну палить по остальной стае. Кого поубивали, а какие разбежались кто куда. Вот они теперь пристанище и ищут. А ты что, знаешь этого, ну, с которым дрался?

- Знаю, знаю. Погоди, не до него. Мне бежать на рынок нужно, там подруга моя осталась, только бы она была жива. Нужно узнать, нужно идти! – и Волк вскочил и направился к лестнице.

- Стой, парень, не ходи, там темно, подожди до утра. А потом на рынке собак не осталось. Если она - жива, то искать нужно около рынка. Утром и пойдём.

Волк понимал, что друг его прав, но душа его беспокоилась, и хотелось действия. Поэтому он так и лежал, привалившись к тёплому боку Черныша, не смыкая глаз. И как только стали проявляться в дремотном сумраке наступающего дня ступени лестницы, ведущей наверх, он толкнул друга.

- Давай, Черныш! А то я один уйду.

- Вот неугомонный! – ворчал, просыпаясь и потягиваясь, тот. – Ну, кого ты сейчас сыщешь, все ещё спят, да и рынок пока закрыт. И чего ты взмыл. Будем там без толку бродить, опять на этих «охламонов» нарвёмся, ведь после драки они где-нибудь недалеко рыщут. Погоди, вот просветлеет окончательно, народ появится, тогда и двинем.

Но недолго удалось подремать псу, нос Волка опять ввинтился ему в бок.

- Ну, ладно, ладно, потопали! – проворчал он и, отряхнувшись, поплёлся к лестнице навстречу редким пассажирам, спускающимся в метро.

Волк бодро рванул вперёд, прямо в прохладное осеннее утро. Когда они, осторожно осматриваясь по сторонам, приблизились к территории Рынка, жизнь на нём только начинала оживать.

Продавцы вещевым товаром раскрывали свои туго набитые сумки, раскладывали, развешивали товар. Некоторые, кучкуясь по двое-трое, на скорую руку реанимировали пошатнувшееся со вчерашнего дня и вечера состояние организма, наспех закусывая помидорчиками-огурчиками.

Это были, в большинстве своём, как раз те самые научные сотрудники с различных НИИ, вышибленные в перестроечные времена из седел своих судеб и нашедшие применение своим способностям в челночно-торговом бизнесе. А так как занимались этим, в основном, женщины, которым нужно было как-то содержать семьи, да ещё женщины в зрелом возрасте, то суровая действительность такой работы быстро огрубила их внешний вид, речь и быт, но не дала ни богатства, ни стабильности. И от того хотелось часто, пусть суррогатного, но Праздника жизни, сдобренного спиртным.

Продавцы всего съестного: и горластые украинки, и энергично жестикулирующие смуглые «дети Кавказа», и молчаливые немногочисленные огородники из соседних с Большим Городом областей, тоже разбирались со своими ящиками, мешками и весами. Всё это торговое братство гудело, шумело своим рабочим, нарастающим, звуком.

Приятели не стали соваться на Рынок, так как у входа заприметили бдительных охранников довольно внушительного вида, видимо происшедшие здесь недавно события повлияли-таки на ситуацию.

Волк устремился к той самой дыре в заборе, сквозь которую четыре дня назад, его провела Мэги. Он очень надеялся, что она где-то поджидает его, и почему-то верилось, что именно там.

Вынюхивая землю около этого места, Волк мотался вдоль забора туда и обратно. Всё было уже затоптано, исплёвано и кое-где орошено и человеческой, и собачьей мочой. Нет, не пробивался сквозь это всё знакомый и привлекательный аромат его подруги. Отчаянье начало охватывать Волка. Черныш стоял на страже и с жалостью наблюдал за безуспешными поисками друга.

- Слушай, а может она и не здесь спасалась, может в другом месте выскочила, - бубнил он, боясь сообщить, что всё больше не сомневается в её гибели.

- Всё я обнюхал, и около входа тоже. Нет там её запаха. Наверное, на рынке она. Пойду туда, разведаю.

- Ты чо! – вскинулся Черныш. – Там же всех разогнали, да поубивали, потом весь рынок прошерстили, кто ж там останется на свою погибель.

- Ладно! Карауль тут. Я всё-таки проверю, на душе неспокойно, - и Волк протиснулся на знакомую территорию Рынка.

Осторожно, почти прижимаясь к земле, двигался пёс с задней стороны палаток, к тому самому закутку со сваленными ящиками и коробками, где ещё совсем недавно было гнездо «рыночных». Но, увы, не было там уже ничего.

Очищенное от присутствия целой стаи её нор, и лежбищ пространство было уныло, грязно и забрызгано кровью. Видимо тут и происходило избиение и убиение. И, как водится, под карательные действия попали самые беззащитные и слабые обитатели, а такие, вроде Казбека, ушли, прорвались за выстрелы и забор и теперь будут дальше совершать набеги на уже занятые территории и «хлебные» места. И, в конце концов, где-нибудь, изгнав более слабых и менее наглых, утвердятся.

Тоска сжала горло Волка и он, уже не особо осторожничая, побрёл назад, как вдруг….

- Ты что ж, «кобеляка», не убёг, метла тебе по яйцам! Тебя ж счас охранники «собачникам» сдадут, - разохалась уборщица с вёдрами, увидевшая пса. – Давай, давай, милай, топай отседова.

Так приговаривая, теснила она его к подсобке, притулившейся около забора, в котором был отогнут край сетки, образуя выход на улицу.

Волк понимал, что нужно уходить, что его правильно выгоняют, что не сможет спросить он у этой тётки, не видела ли она тут Мэги, она его не поймёт. Поэтому от безвыходности он коротко гавкнул и взвыл, призывая свою подругу и, надеясь, что она услышит его.

Тётка с испугу даже на месте подпрыгнула и ещё больше размахалась своей метлой, подгоняя его к забору.

Волк не огрызался, а просто горестно поскуливал, пятясь между подсобкой и забором. Как вдруг ….

Знакомый, зовущий запах ударил по ноздрям и заставил пса опять громко призывно гавкнуть. И в ответ из подсобки раздался приглушённый радостный лай Мэги, а затем дверь затряслась и раскрылась, выпуская грациозную чёрную молнию.

Мэги так радостно бросилась к своему другу, с таким восторгом облизывала розовым быстрым языком его счастливую морду, обнюхивая и впитывая все те незнакомые запахи, которые пропитали его шкуру за время отсутствия, что уборщица враз умилилась и запричитала.

- Во, как! Стал быть, мил-дружки встренулись. То-то я гляжу, кобеляка всё рыщет, подругу, знать, высматривал. Даже у собак верность какая! Не то, что у этих пропойц человеческих, за бутылку и работу, и жену променять готовы, – видно было на душе нехорошо у этой простой, затюканной жизнью немолодой женщины, раз уж позавидовала она искренним собачьим отношениям.

Волк тем временем не стал ничего уточнять, а просто властно скомандовал.

- За мной!

И Мэги, благодарно лизнув, руку пригорюнившейся своей спасительнице, проникла вслед за другом через забор и понеслась за ним.

- Ну, вот и ладно, вот и ладно, а то тебя, Чернушка, всё равно с рынка погнали бы, долго я бы тебя прятать не смогла. У, черти проклятые, жирномордые, нахапали деньжищ у народа. Всё им мало, всё хотят под своё брюхо подмять, собаки им помешали, сколько побили-то бессловесных тварей. Им волю дай, они и нас бы всех постреляли, чтоб мы им жить, да жировать не мешали. У-у, фашисты! – и грозя метлой всему мировому капитализму, и особенно новоявленному русскому, она побрела в подсобку.

Волк бежал вдоль забора, огибая рынок, к тому месту, где он оставил своего друга. Мэги, следуя за ним, периодически произносила «куда мы бежим?» и, не получая ответа, продолжала бежать.

Наконец Волк столкнулся нос к носу с Чернышом, который, не выдержав напряжённого ожидания, тоже помчался разыскивать его.

- Ну, ты даёшь! Значит, нашёл всё-таки «свою». Вот молодец! Представляешь, а ведь он был уверен, что ты ждёшь его, - говорил он уже Мэги, смутившейся при виде незнакомого пса.

- Нашёл! Ты не поверишь, в последнюю минуту нашёл. Знакомься – это моя Мэги! – он сказал утвердительно, потому что знал, что судьба вручила жизнь подруги именно в его молодые, сильные лапы, и теперь он - не один, у него есть семья. -

Здравствуйте, как поживаете, как Ваше здоровье? – Мэги вежливо обнюхала Черныша, не глядя ему в глаза и слегка пригнув голову, виляя дружески хвостом, как и положено вести себя собачьим дамам при встрече с незнакомыми кобелями по Этикету.

Черныш от изумления плюхнулся на собственный зад с хвостом и ахнул.

- Вот те раз! Да она у тебя «домашняя», воспитанная. Вот повезло! О такой подруге я уж давно мечтаю. Интересно же с образованной общаться, есть о чём поговорить. Они ж там, в квартирах, и радио слушают, и телевизор смотрят. Во, житуха!

- Да уж, - кокетливо произнесла Мэги. – Мы с моей хозяйкой ещё и магнитофон всё время слушали, особенно я люблю классическую музыку ….

- Чего любишь? Во, началось! Мы с твоим приятелем и слов-то таких не знаем, простите, барышня. Мы – «уличные», но ого-го! Вон твой как сегодня ночью отличился, всей стае помог.

- Да, ладно! Не смущай её, я потом всё расскажу подробно, а сейчас давайте от Рынка подальше, здесь неспокойно.

И три собаки пустились по тротуару в сторону старого Парка и там лежа на пожелтевшей траве, залитой осенним солнцем, Мэги поведала о происшедшей трагедии на рынке:

Как сидела она около подсобки, под присмотром Казбека с братьями, разозлившихся после бегства Волка и поэтому притащивших ёе на допрос к Шайтану. Как внезапно услышав голос какого-то человека, входившего на территорию стаи в сопровождении целой свиты, Вожак вскочил и глухо зарычал. А потом, когда этот пришедший «бугай» заорал, руками замахал и стал пинать ногами коробки, из которых скуля стали разбегаться щенки, Шайтан прыгнул.

- Он, наверное, своих родных защитить хотел, всё-таки молодцом оказался! – подытожила Мэги.

- Нет, друзья, у него с этим мужиком, говорят, давние счёты! – сообщил Черныш. – Расквитался, но какой ценой!

Да, ценой жизни! Наши герои и знать не могли про прошлое Шайтана, слишком молоды они были. А он наконец-то дождался своего часа, хотя уже и не надеялся на это.

Кто ж знал, что судьба так распорядится, что разбогатевшего на поборах и ещё больше разжиревшего Джаника принесёт на рынок. И захочет он осмотреть купленную им территорию, на предмет строительства здесь торгового центра, чтобы ещё больше богатеть и процветать.

Вот и занесло его на свою беду и на радость Шайтану на собачью территорию. Пёс узнал его сразу несмотря на то, что прошло достаточно лет, слишком долго зрела в нём ненависть, не находя выхода. А поэтому, когда Джаник, крича «Развели тут собачью богадельню, мать вашу!» начал пинать коробки и оказался рядом, Шайтан прыгнул.

Его челюсти сомкнулись на голой «шеяке» модно одетого бугая, прокусывая и перемалывая жилы и, главное, «сонную» артерию, из которой горячей струёй сразу же забил красный кровяной фонтан.

Хрипя, возился Джаник на земле, пытаясь сбросить с себя огромное, под стать себе, разъярённое чудовище, которое все сильнее смыкало свои железные челюсти. Пытался кричать что-то своим мордоворотам, но только хрипел, и фонтан начинал бить ещё сильнее.

Метались вокруг всего этого его охраннички, орали, матерились, искали палки, которые не находились, махали оружием, но выстрелить боялись, чтобы не задеть своего хозяина и не понимали ещё, что жизнь его уже почти вытекла и прямо на грязную землю того самого рынка, который и принадлежал ему.

Наконец-то одному из наиболее рьяных удалось всадить пару пуль сбоку в навалившуюся на хозяина собаку. Пёс дёрнулся и затих, но челюстей своих не разжал, даже в предсмертной своей агонии.

Нет, уже не отпустит Шайтан своего врага, пока не передаст его поганую, смердящую душу на растерзание тем жестоким псам, что служат в Аду.

Что он и сделал в этом сумрачном мире, куда попал после гибели, а затем радостно устремился по аллее знакомого старого парка навстречу спешащим к нему Али и Оксане, все еще молодым и прекрасным, навстречу любви, которой ему так не хватало все эти серые годы.

А на территории собачьей стаи после того, как приехала «скорая», и ножом кое-как разжали огромные «железные» челюсти и, отпихнув ногами труп Шайтана в сторону, увезли остывающее тело с разорванной в клочья шеей, начался беспредел.

Часть охранников, которая не поехала за «скорой» в морг, вытащила свои «стволы» и устроила бойню. Визг, лай, мат, дым, вонь от выстрелов - и к человечьей крови прибавилась собачья в большом количестве. Не добиться равновесия в этом жертвоприношении: за жизнь одного, даже не имеющего права называться человеком, лишили жизней многих собак – молодых и старых разного пола.

Наиболее изворотливые и хитрые, вроде Казбека, убежали, боясь возмездия, как только увидели, что Вожак напал на человека. Они то и выжили.

Мэги от всего увиденного онемела и забилась в подсобку, около которой сидела.

- Там меня и нашла наша уборщица, и все эти дни кормила, да выпускала ненадолго. А я боялась уходить, думала, как же ты меня найдёшь, да и идти мне некуда, - закончила она свой рассказ.

- Да-а, - задумчиво пробасил Черныш. – Вот такая наша жизнь! Когда-нибудь и нас попрут из перехода окончательно. И куда деваться-то? Вот ты в Кремль бегал и что …. Плевать людям на нас. Просто когда нужно им, они нас используют, а так плевать им на нас, - возмущался пёс.

- И чего ты несёшь, - рассердился Волк. – Вон твоей Ильиничне разве на тебя наплевать, если она с тобой своим нищенским обедом делится, или вон той уборщице разве всё равно было, что Мэги убьют? Люди - все разные, как и мы. Среди нас тоже всякие «несобаки» (см. нелюди) попадаются.

- Ты прав! – пристыжёно согласился пёс. – Но что делать-то, как жить?

Всё тот же философский вопрос, что много лет тому назад задавал всему этому подлунному миру человеческий классик. И так же поныне продолжают задавать его и люди и все существа, адресуя тому невидимому и великому судье и создателю всего.

- Да я уже говорил своим друзьям и Манежу, и Кнышу, что нужно делать своё дело, а там посмотрим, может и люди что придумают для нас.

- Придумают они, как же, - ворчал Черныш, но больше для видимости. Ему самому хотелось, чтобы так было. – Так вы теперь куда?

- Вернёмся ко мне, Деда с братом нужно навестить, а потом посмотрим. Там быть нельзя, тоже разгром был и их нужно забрать оттуда, как только устроимся.

- А то оставайтесь, зима скоро, куда ж под зиму пристанище искать!

- Спасибо, друг, конечно, но только мы сами пробьёмся. Прощай!

- Прощайте, может ещё и свидимся когда. Где меня искать, знаешь.

Долго смотрел им вслед расстроенный «тот, который живёт в метро», что-то мучило его, а что он не знал.

Волк бежал по знакомой дороге в обратном направлении прямо под выкатывающееся почти на верхушку неба солнце.

Новый день был уже в самом разгаре, и с него начиналась новая жизнь. Оглядываясь на следующую за ним лёгкой иноходью свою подругу, он думал о том, что всё ещё впереди: и борьба за место в этом мире, и рождение собственных детей, которых нужно будет кормить и воспитывать. И они потом вместе с братом и его детьми станут стаей, за которую он будет в ответе до конца своей трудной собачьей жизни.

И это было его предназначенье, он знал!